Рассвет
Шрифт:
Мистер Каресфут проявил себя с наилучшей стороны. Как только его «невестка», как он ее сардонически называл, оправилась после родов, ее вызвали в господский дом. Доподлинно неизвестно, что происходило во время этого визита, однако на следующий день миссис Э. Каресфут навсегда покинула родные места, чтобы больше никогда не возвращаться, ребенок же остался с отцом. Вернее – с дядей. Этим мальчиком и был Джордж. К тому времени, как началась наша история, он был уже круглым сиротой – отец его умер от мозговой горячки, мать – от выпивки.
Повлияли обстоятельства рождения Джорджа на любовь дяди, или же он перенес на него часть той любви, что испытывал к его отцу – не столь важно; главное – мистеру Каресфуту племянник был едва ли не дороже
Когда Филип, с отвращением стряхнув с себя руку кузена, умчался к озеру, в душе его бушевали горечь, гнев и ярость. Он слишком ясно видел, как низко пал в глазах отца, более того, он чувствовал, как понизились его шансы – и выросли шансы Джорджа. Филип был обвинен; Беллами появился на сцене, чтобы спасти Джорджа, а что хуже всего – Джорджа-лгуна. Теперь в глазах отца Филип был агрессором, а Джордж – кротким ангелом с мягкими манерами и примирительными речами. Осознавать это было невыносимо – Филип ненавидел сейчас своего отца, ненавидел Джорджа… В мире не было справедливости – а у Филипа не было достаточно способностей, чтобы переиграть в мошенничестве Джорджа. Обстоятельства вечно были против него… Филип ненавидел весь мир.
Он задумался – и понял, что в округе есть кое-кто, к кому он не только не испытывает ненависти, но, наоборот, питает искренний интерес – и кто всегда готов выслушать все его жалобы. Кроме того, ноги буквально сами несли его к дому этого человека, и теперь Филип был почти у ворот. Он остановился и взглянул на часы – они остановились в половине двенадцатого. Тот единственный удар, который нанес ему Джордж, кинувшись на него, оказался не только болезненным для костяшек последнего, но и смертельным – для механизма. Впрочем, судя по солнцу, было около половины десятого – вполне пристойное время для визита. Филип смело открыл калитку и направился по старой буковой аллее к квадратному зданию из красного кирпича постройки времен королевы Анны. Вскоре он уже звонил в колокольчик на двери.
Дома ли мисс Ли? Да, мисс Ли в теплице – возможно, мистеру Филипу угодно пройти в сад?
Мистер Филип это и сделал.
– Как поживаете, Филип? Я рада вас видеть, вы пришли вовремя – поможете мне совершить убийство.
– Уби… убийство? Убийство кого? Свинью зарезать?
– Нет, убить тлю. Я собираюсь истребить тысячи.
– Какая вы жестокая девушка!
– Полагаю, вы правы, это жестоко – но мне все равно. Грампс всегда говорит, что у меня нет сердца, и что касается тли, Грампс, разумеется, права. Взгляните на эту лилию. Это Ауратум. Я отдала три шиллинга шесть пенсов (из моих карманных денег, между прочим) за луковицу прошлой осенью, а теперь из-за тли эти цветы не стоят и двух пенсов. Если бы я была мужчиной, я бы поклялась отомстить. Пожалуйста, сделайте это за меня, Филип. Идите и сделайте, чтобы я не мучилась угрызениями совести. Да, о мести! Я совсем забыла, но вы знаете, я полагаю… Мне должно быть очень стыдно…
– Почему же, в чем дело? Кто-то умер?
– О, нет, намного лучше. Грампс им попалась.
– Попалась… Куда попалась? Кому попалась? Кто такие «они»?
– Ну, Канцелярия же! Я всегда имею в виду Канцелярию, когда говорю «они». Я не хочу произносить лишний раз это слово – я слишком сильно «Их» боюсь. Меня могут заставить «давать объяснения», а потом возьмут да и запрут – так часто случается с теми, кто «дает объяснения». Вот с Грампс, например. Сейчас она «дает объяснения», а потом ее наверняка запрут. Когда она выйдет – если она вообще когда-нибудь выйдет – то, полагаю, в будущем станет избегать общения с Канцелярией. Слишком уж они друг другу понравятся – и слишком богатый опыт общения у них будет…
– Ради всего святого, о чем вы говорите, Мария?! Что случилось с миссис Грегсон? – (таково было настоящее имя Грампс).
– Что ж, как вы помните, один из моих опекунов, вернее сказать – жена одного из моих опекунов назначила ее моей компаньонкой, но мой другой опекун хотел назначить кого-то другого. И вот через восемнадцать месяцев он отправился в суд и заявил, что Грампс «не является подходящей особой». Ну, то есть Грампс – неподходящая особа, понимаете? Она чуть в обморок не упала, когда услышала, и поклялась, что если переживет это все, то и на милю ко мне не подойдет – и к любой другой воспитаннице тоже, даже если та будет из приюта. Я сказала, что ей надо быть поосторожнее, иначе ее обвинят в «неуместном презрении», это ее еще больше перепугало, она едва разговаривала, пока не уехала вчера вечером. Бедная Грампс! Думаю, сейчас она сидит на хлебе и воде… впрочем, если будет вести себя с вице-канцлером хоть вполовину так же неприятно, как со мной, то не думаю, что они задержат ее надолго. Она изведет судей, тюремщиков и тюремные стены, она выест им мозг из костей, и тогда они ее выпустят. Ах! Звонят к ланчу, а ни одна тля еще не убита! Ну, неважно, убью их завтра. Страдания Грампс в застенках стали бы невыносимы, знай она, что мы собираемся на ланч вдвоем. Ну же, Филип, пойдемте скорее, иначе котлеты остынут, а я ненавижу холодные котлеты!
С этими словами мисс Ли поспешила к дому, а смеющийся Филип последовал за ней – теперь он снова выглядел весьма привлекательно.
Марию Ли вряд ли можно было назвать красавицей для ее возраста – а было ей 18 лет – но она являла собой прекрасный образец английской девушки, живущей в деревне: свежая, как роза, звонкая, как колокольчик, наделенная живым умом и доброжелательная ко всему миру. По сути дела, она была типичной и яркой представительницей того класса англичанок, который и делает английский средний класс тем, что он есть: одним из самых достойных и здравомыслящих в мире. Филип, следуя за Марией, думал о том, что она очаровательна. Кроме того – поскольку он принадлежал к роду проницательных Каресфутов – думал он и о том, что Мария Ли должна унаследовать доход полторы тысячи в год, что совершенно не умаляло ее прелести.
Котлеты были превосходны, Мария съела три штуки и все время мило шутила насчет покинувшей их Грампс; любой, не знакомый с обстоятельствами, слушатель решил бы, что эта достойная дама вполне заслуживает вызова в суд. Филип был не так безоблачно весел – его угнетали воспоминания о случившемся утром и опасения по поводу грядущего…
– В чем дело, Филип? – спросила девушка, когда они встали из-за стола и устроились в тени деревьев на газоне. – Я же вижу, что-то произошло. Расскажите мне все, Филип!
И он, разумеется, рассказал ей все, не скрывая ни своей сердечной боли, ни своих злых поступков. Когда он закончил, Мария некоторое время молчала и размышляла, задумчиво постукивая маленькой ножкой по упругому газону.
– Филип! – наконец, сказала она совершенно другим тоном. – Мне кажется, с вами обходятся не слишком хорошо. Я не думаю, что ваш кузен относится к вам доброжелательно – но также не думаю, что вы повели себя достойно. Мне не нравится эта история с десятью фунтами, и я думаю, вам не стоило трогать Джорджа – ведь он гораздо слабее вас. Пожалуйста, постарайтесь брать пример со своего отца и делать так, как он говорит – о, я не удивлюсь, если вы его побаиваетесь – верните его расположение, а если у вас снова будут какие-то неприятности, то приходите и расскажите мне обо всем до того, как совершите какую-нибудь глупость. По словам Грампс, я довольно глупа – но две головы все же лучше, чем одна.