Рассвет
Шрифт:
Наконец, измученная всем тем, что произошло в этот худший день моей жизни, я разложила свои вещи и приготовилась ко сну. Я свернулась под покрывалом, которое пахло чистотой, но было грубым на ощупь, подушка была слишком мягкой. Я ненавидела эту комнату больше, чем самые ужасные квартиры, в каких нам приходилось жить.
Я смотрела на белый потрескавшийся потолок. Трещины, словно нити, проходили по нему зигзагом. Потом я повернулась на бок и выключила лампу. Никакой свет снаружи не проникал ко мне сквозь окно, за ним было только ночное небо. В комнате стояла полная темнота.
Всегда было трудно привыкать к новому месту, когда мы бесконечно путешествовали и переезжали из одного города в другой. Первые ночи были тоскливыми, и мы с Джимми как-то устраивались поуютнее только потому, что были вместе. Сейчас, в одиночестве, я прислушивалась к каждому шороху в старинной части отеля и скрипу. Я должна привыкнуть ко всем этим звукам, пока ничто не будет уже удивлять меня.
Неожиданно мне показалось, что я услышала чей-то крик. Он был приглушенным, но все же это был явный женский крик. Я чутко прислушалась и расслышала голос моей бабушки, хотя не могла разобрать никаких слов. Крик оборвался так же неожиданно, как начался.
Затем тишина и темнота стали тяжелыми и зловещими. Я напряглась, чтобы услышать звуки отеля, просто для того, чтобы стало уютнее от голосов других людей. Они были вдалеке и звучали словно голоса по радио, и я не чувствовала себя от них более безопасной или комфортной. Но через некоторое время усталость взяла верх над моими страхами, и я заснула.
Я находилась в моем настоящем доме, но я не чувствовала ни в малейшей степени свою принадлежность к нему. Как долго буду я чужой в моем собственном доме и в моей собственной семье?
Мои глаза внезапно открылись, когда я услышала кого-то у двери. На мгновение я забыла, где нахожусь и что произошло. Я ожидала услышать плач Ферн и увидеть, как она нетерпеливо пытается подняться в своей кроватке. Но вместо этого, когда я села, оказалась напротив своей бабушки. Ее волосы были точно так же безукоризненно зачесаны назад, как и тогда, когда я впервые встретилась с нею, и она была одета в темно-серую хлопковую юбку и такой же жакет. С ее мочек свисали жемчужные серьги, и она носила такие же кольца и часы. Она неодобрительно усмехнулась.
– Что такое? – спросила я. От выражения ее лица и того, как она ворвалась в мою комнату, мое сердце едва не выскочило из груди.
– У меня было подозрение, что ты все еще в постели. Разве я не ясно объяснила, в котором часу ты должна встать и одеться?
– Я очень устала, к тому же я долго не могла уснуть, потому что слышала, что кто-то кричал, – ответила я. Она вздернула плечи, глаза ее стали крохотными.
– Чепуха. Никто не кричал. Ты, видимо, уже спала, и тебе все приснилось.
– Это не было сном. Я хорошо слышала, что кто-то кричал, – настаивала я.
– Ты всегда будешь пререкаться со мной? – Выпалила она. – Юная девушка, такая, как ты, должна научиться, когда следует говорить, а когда помалкивать.
Я закусила нижнюю губу. Я хотела ответить ей какой-то резкостью. Я хотела потребовать, чтобы она прекратила третировать меня, но
– Уже семь, – сказала она. – Ты должна одеться и немедленно идти на кухню, если хочешь получить завтрак. Если кто-либо из персонала хочет позавтракать, он или она должны поесть раньше гостей. Запомни это, с нынешнего утра ты должна вставать сама. В твоем возрасте нельзя рассчитывать на других для выполнения своих обязанностей.
– Я всегда встаю рано и всегда выполняю свои обязанности, – возразила я. Мой гаев, наконец, лопнул, словно шарик, в который надули слишком много воздуха. Она смотрела на меня еще мгновение. Я оставалась в постели, натянув одеяло, чтобы скрыть, как бьется в груди мое разбитое сердце. Она разглядывала меня, потом ее взгляд переместился на мой маленький ночной столик. Вдруг ее лицо побагровело.
– Чья это фотография?
– Это мама.
– Ты принесла фотографию Салли Джин Лонгчэмп в мой отель и поставила ее так, что каждый может ее увидеть?
Я даже представить не могла, что пожилые люди могут так быстро и резко двигаться. Она схватила мою бесценную фотографию.
– Как ты посмела принести ее сюда?
– Нет! – вскричала я, но она мгновенно разорвала ее на две части.
– Это моя фотография, моя единственная фотография! – кричала я сквозь слезы. Она выпрямилась во весь свой рост.
– Эти люди – похитители детей, воры, я говорила тебе, – сказала она сквозь стиснутые зубы, ее губы поджались так, что стали тонкими как карандашная линия. – Я не хочу с ними никакого контакта. Выкинь их из твоей памяти.
Она выкинула мамину фотографию в маленькую корзинку для мусора.
– Будь на кухне через десять минут. Семья должна быть хорошим примером для персонала, – добавила она и вышла, захлопнув за собой дверь.
Слезы побежали по моим щекам.
Почему моя бабушка так ужасно обращается со мной? Почему она не может увидеть боль, которую я испытала от того, что меня отторгли от семьи, которую я считала своей? Почему мне не дали немного времени, чтобы приноровиться к новому дому и новой жизни? Почему она обращается со мной, словно я была чем-то диким и бесполезным. Это взбесило меня. Я возненавидела это место, мне было ненавистно пребывание здесь.
Я встала, натянула джинсы и блузку. Не думая ни о чем другом, кроме как покинуть это ужасное место, я выбежала из комнаты и через служебный вход на улицу. Я не заботилась о завтраке, я не заботилась о том, что опоздаю на мою новую работу. Передо мной стояли полные ненависти глаза моей бабушки.
Я брела, опустив голову, не думая, куда иду. Я могла бы свалиться с обрыва, не заметив этого. Через некоторое время я подняла взгляд и обнаружила, что стою перед высокой каменной аркой. Слова, начертанные на ней, гласили: «Кладбище Катлер'з Коув». «Как подходит», – подумала я. Я чувствовала себя так, будто уже была мертвой.