Рассвет
Шрифт:
— Нет, ты не прав. Они победители, а не побежденные. Люди, сумевшие выжить после тех ужасов, которые выпали на их долю, — победители.
— Да, но прежде всего они жертвы, и на то есть причина. Я могу дать вам кое-какую литературу по этому вопросу, и вы поймете почему.
— Ты говоришь вздор, злостный вздор. Когда-нибудь ты поймешь это.
Маккензи говорил резко. Плохо дело. Им предстояло проехать еще сотню миль. Тяжело ехать сидя рядом с человеком, которому ты неприятен. Маккензи включил магнитофон. На сей раз он поставил Бетховена, не спрашивая мнения Тома.
Когда
— Я не знаю. А в чем дело?
— Тимми. Ему очень плохо. Я не помню, чтобы ему было так плохо, хуже даже, чем в День труда три года назад, когда вы срочно повезли его в больницу. Он тогда задыхался, и у него сильно болела грудь, помнишь?
У Тома мгновенно участилось сердцебиение.
— Да, да. Где он?
— Я позвонила твоему отцу, он сказал, что пока он доберется до дома, пройдет много времени, и попросил меня отвезти Тимми в больницу. Сказал, что встретит нас в отделении «скорой помощи». — Женщина чуть не плакала. — Твоя мать с утра куда-то ушла. Я видела, как она уходила, но не знаю, куда она пошла, она никогда не ходит целый день по магазинам. Ах, если бы я знала, куда она пошла.
— Полезай назад в машину, Том, — сказал Маккензи выскочившему Тому. — Поехали, я отвезу тебя в больницу.
Они проехали несколько кварталов. Том, отвернувшись от Маккензи, смотрел в боковое окно. Маккензи видел, как он судорожно глотал воздух, адамово яблоко у него ходило ходуном, лицо побледнело.
— Трудный у тебя выдался сегодня день, — мягко сказал Маккензи. — Мне очень жаль, Том.
— Спасибо.
Внезапно Том заговорил:
— Три года назад мы думали, что он не выживет. Он совсем задыхался. Господи, видели бы вы человека, которому нечем дышать. Он синеет… И так продолжается всю его жизнь… Он держится несколько лет и мы думаем, что все прошло. Нет, на самом деле мы так не думаем, мы знаем, что это не так.
Слова вылетали у него сами собой, словно Том не мог замолчать, даже если бы захотел, так, по крайней мере, показалось Маккензи.
— Он такой хороший мальчик. Они думают, он не знает, что ему суждено умереть молодым, но он знает… Иногда я думаю, как странно, будь он здоров, он бы мне здорово мешал. Какому семикласснику, например, захочется, чтобы у него под ногами все время путался малыш детсадовского возраста. Но он с самого рождения был болен, и сколько я себя помню, я все время беспокоился за него.
Трудно было поверить, что это тот же самый юноша, который несколькими часами ранее так грубо оттолкнул от себя других людей.
— Мои родители, — говорил Том, — если в этот раз Тимми умрет…
— Это будет ужасно, — тихо ответил Маккензи и добавил, когда они подъехали к больнице:
— Если потребуется моя помощь, дай мне знать, Том. Я серьезно.
Том бросился вверх по ступенькам. На полпути он обернулся и крикнул:
— Спасибо, что подвезли. Спасибо.
Маккензи медленно ехал по улице, сам толком не зная, куда он едет. Мысленно он прокручивал трагическую историю жизни и смерти другого мальчика. Он снова представлял себе скорбящую мать и отчаявшегося отца, расхаживающего взад и вперед по комнате. Но на сей раз воображение нарисовало ему не округлые мокрые от слез щеки Маргарет, а белокурую голову Лауры. Он был глубоко тронут.
На столе в его конторе за целый день отсутствия скопилось должно быть много корреспонденции, и ему следовало ехать в контору. С другой стороны, его местная штаб-квартира находилась в пяти минутах езды. Пожалуй, стоит выяснить, что там творится. Но в глубине души он знал, что была и еще одна причина, побуждавшая его поехать туда. Разве она не сказала как-то, что хотела бы помочь в проведении его предвыборной кампании. «Дурак», — вслух сказал он. Итак, миссис Райс нравится тебе. Миссис Райс не относится к категории замужних женщин — сколько их таких, интересно, — которые любят пофлиртовать на стороне. Но это делает ее еще более привлекательной. «Дурак», — повторил он и остановил машину под плакатом «Маккензи — в сенат».
В передней комнате было оживленно. Компьютеры, телефоны, добровольцы — все работали с полной отдачей. Он прошелся по комнате, здороваясь с людьми, задавая вопросы и одновременно ища глазами знакомое лицо. Потом как бы невзначай направился к задней «почтовой» комнате и остановился в дверях. Ее он узнал сразу же по изящной спине и белокурым волосам, завязанным сегодня темно-красным шелковым бантом.
Услышав его шаги, она повернула голову и, улыбнувшись, весело проговорила:
— Видите, я сдержала слово. За сегодняшний день я разослала, наверное, тысячу листовок. — Затем улыбка сменилась обеспокоенным выражением, словно она вдруг вспомнила, что привело его сюда. — Ну, как все прошло?
«Достаточно с нее и одной неприятности», — подумал Ральф про себя и ответил, не вдаваясь в подробности:
— Не так плохо. Но… — И опять, как уже было однажды, на ум ему пришел олень, устремивший доверчивый взгляд туда, откуда вот-вот должен был грянуть выстрел. — Но вас ищут. Тимми стало плохо. Я отвез Тома в больницу. Ваш муж там. Больше я ничего не знаю, — закончил он, и сердце у него упало.
Она сразу же схватила сумочку и ключи от машины, бормоча:
— Спасибо за Тома. Очень любезно с вашей стороны.
— Вы уверены, что сможете вести машину?
— Да. Видите ли, мы ведь знаем, что это может случиться в любой момент. Мы научились планировать заранее, как будем вести себя в подобной ситуации, — она говорила уверенно.
— Я не сомневаюсь, что вы сделаете все как нужно.
— Но я должна кроме того подумать и о Бэде с Томом. Тому пришлось так много… — Голос затих.
Ральф проводил ее до двери и стоял у выхода, пока машина не скрылась из виду. Он вдруг вспомнил одну, не такую уж давнюю ночь, когда, лежа без сна и ни о чем конкретно не думая, он подсчитал, сколько примерно минут он провел с ней. Получилось совсем немного, около трех часов. Но ему, как ни странно, казалось, что они провели вместе гораздо больше времени.