Рассвет
Шрифт:
— Кто вас интересует? Сеговия? Брим? У нас есть по нескольку пластинок с записями каждого из них, и мы можем заказать любую пластинку, какая вам нужна, если у нас ее нет. Вы ищете что-то конкретное?
— Нет, я плохо разбираюсь в гитаре.
— Зато у вас, наверное, богатейшая в стране коллекция пластинок с фортепьянной музыкой. — Продавец улыбнулся. — Уж не думаете ли вы заняться гитарой вместо рояля?
Лаура улыбнулась в ответ, подумав: «Странно, люди всегда стремятся вставить в любой разговор какую-нибудь
— Вряд ли. Просто я на днях разговаривала с одним знакомым, и после этого разговора у меня появилось желание послушать гитару.
И это не было ложью. Недавно она услышала по радио в машине концерт для флейты и сразу же пошла и купила пластинку с записью Джеймса Гэлвея. На этот раз захотелось послушать гитару, только и всего.
Вернувшись домой, она поставила пластинку: Сеговия исполнял «Гранаду» и «Севилью». В комнате было прохладно. Солнце к этому времени перекочевало в другую часть неба, откуда солнечные лучи не могли проникнуть в комнату через крону росшего у дома платана. В этой прохладе звучала музыка. Звуки танцевали и пели; они рождали представление о ручейке, журчащем в мавританском саду, пышных, развевающихся юбках, кастаньетах, влюбленном, изливающем свои чувства в серенаде.
«Это как огонь в крови» — сказал он.
Да, так оно и было. Лаура откинулась в кресле и закрыла глаза.
Хлопнула задняя дверь. Вошел Бэд, вытирая вспотевший лоб.
— Ну и жарища! А это что за какофония, черт возьми? Ее на ступеньках было слышно.
— Мне нравится, — ответила она и, встав, нажала кнопку «стоп».
— Не нужно было этого делать. Разве я попросил выключить пластинку? Если тебе нравится, слушай на здоровье. Мне она может и не нравиться, но ты тоже как-никак живешь в этом доме.
Она тут же устыдилась.
— Да, Бог с ней. Не так это и важно. Где Том?
— Сейчас придет. Дел сегодня было по горло, какой-то сумасшедший дом. И не подумаешь — в такую-то жару. Том трудился как вол. Я ему сказал, что был бы рад заиметь еще парочку таких работников. Как Тимми?
— Неплохо. Читал, потом пришли его друзья и они играли в настольные игры. Он почти не кашлял. Я соберу на стол, пока ты будешь принимать душ.
Зазвонил телефон. Лаура подняла трубку аппарата, стоявшего на кухне. Голос, ставший знакомым, произнес ее имя.
— Лаура? Надеюсь, Тимми стало лучше?
— Да, спасибо. Маргарет?
— Ох, простите. Я нервничаю, поэтому и не назвалась сразу. Да, это Маргарет. Маргарет Кроуфильд.
Лауре показалось, что сердце у нее упало в буквальном смысле этого слова, опустилось куда-то к животу. Этот голос был подобен присутствию живого человека в ее кухне, он напоминал, что он теперь является частью этого дома и этой семьи, что он никогда и никуда не исчезнет. Господи, если бы эти люди уехали куда-нибудь.
Но голос был умоляющим, он дрожал.
— Я не вовремя? Я вас оторвала от чего-то?
— Нет, нет, ничего. Признательна вам за ваше беспокойство о Тимми.
— Мы знаем, что в этот раз было совсем плохо. Ральфу не нужно было объяснять нам, что случилось. Нам это знакомо.
— Да, — слабым голосом ответила Лаура. «Мой второй сын. Питер Кроуфильд, мой второй сын».
— Ральф сказал, что он звонил несколько раз, разговаривал с Томом. Как вы думаете… Сказать по правде, я надеялась, что Том снимет трубку. Как вы думаете… Вы не попросите его поговорить со мной? Он дома?
Лауре не нужно было спрашивать. Она и так знала, что Том не будет разговаривать с Маргарет. Проще было бы сказать, что его нет, но она не могла этого сделать.
— Я позову его, — сказала она.
Маргарет, видимо, уловила нерешительность в ее голосе и принялась торопливо объяснять:
— Мы послали ему книгу по астрономии. Артур подумал, что это могло бы стать темой для разговора. Я не знаю…
Лаура, думая про себя, что Маргарет так же близка к слезам, как и она сама, быстро проговорила:
— Не кладите трубку. Я попробую найти его. Том с Бэдом были в библиотеке. Оба стояли рядом с телефоном.
— Не трудись спрашивать, — сразу же заявил Бэд. — Я знаю, кто это. Я снял трубку одновременно с тобой.
Поджатые губы Тома и его поза — он стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, — выражали упрямство.
«Если бы эта женщина отступилась», — снова подумала Лаура. Однако вслух она умоляюще сказала:
— Пожалуйста. Всего несколько слов, Том. Ты не можешь вечно избегать ее. Кому-то нужно уступить.
— Пусть она и уступает, — ответил вместо Тома Бэд. — Какая же она настырная. Типичная для евреев черта. Они никогда ни от чего не отступятся.
— Поставь себя на ее место, Бэд. Имей жалость!
— Жалость! К кому? К паре мошенников, которые вторглись в нашу жизнь, заморочив нам голову своей ловко придуманной историей, и хочет отнять у нас Тома? Если бы убийство не каралось законом, я знаю, что бы я сделал. Взял бы пистолет и… и… — Бэд замолчал, прокричав последние слова во всю мощь своего голоса.
Лаура возмущенно предупредила:
— Что ты орешь. Она может услышать. Закрой дверь, Тимми.
Мальчик, услышав шум, прибежал из своей комнаты и теперь потребовал, чтобы ему объяснили, в чем дело.
— Это те люди, — ответил Том. — Она хочет поговорить со мной, а я не хочу. Мама тоже хочет, чтобы я поговорил с ней, но я все равно не буду. Мне очень жаль, ма, но я не могу. Тебе не понять. Я не могу.
Лаура положила руку на плечо сына и, подняв голову, — какой же он все-таки высокий — посмотрела ему в лицо — сердитое, испуганное и печальное лицо.