Рассвет
Шрифт:
— Ясно. — «Уж конечно не Тимми», — подумал он и спросил: — А маме? — Мама наверняка об этом не знала.
— Боже правый, мог бы и не спрашивать, и так понятно. Твоя мать от меня отречется, если узнает, как пить дать. Она ненавидит все, за что выступает клан, — Бэд вздохнул. — Я бы хотел откровенно поговорить с ней — в клане ведь есть и женские филиалы, — но это, увы, невозможно. И она, и эти ее тетушки — прекрасные, умные женщины, но они не понимают того, что происходит в мире. Да, жаль, что я не могу сказать ей об этом. Это единственное, что я от нее скрываю, — Бэд снова вздохнул. — Так вот, возвращаясь к дяде Генри. Он рассказал мне о больших клановских сходках, проходивших в двадцатые годы, с концертами
Том осознал, что холодные мурашки продолжают бегать по его позвоночнику. Сейчас он испытывал чувство, схожее с тем, что охватило его на Фейрвью в ту ночь, когда толпа, визжа, как десяток баньши, напала на дом, в котором жили негры. Было ли это делом рук клана? У него появилось ощущение нереальности происходящего. Нереальными казались слова Бэда, коробка на заднем сиденье, пустынная дорога, вьющаяся между рядами столетних дубов, с которых свисал мох, напоминавший длинные седые космы какой-нибудь сумасшедшей старухи. Том крепче прижал к себе Графа.
— Мой отец, как ты знаешь, был священником, — продолжал вспоминать Бэд, — но остальные мои родичи занимались выращиванием хлопка. Боже, как же отец ненавидел Папу! — Том услышал знакомый смешок. — Да, времена меняются. Сегодня мы больше не испытываем такой всепоглощающей ненависти к Папе. Но евреи — тут ничего не изменилось. И негры — наши чувства к ним никогда не изменятся.
Два желания боролись в душе Тома — рожденное страхом желание не слушать больше и желание узнать все до конца.
— Что… что вы конкретно делаете? — спросил он, слегка запинаясь.
— Лично я? Я глава провинции. Думаю, скоро меня сделают главой доминиона. Империя поделена на пять департаментов. Это как пирамида, а на вершине пирамиды — великий маг. Прекрасная организация, строгая дисциплина, — с гордостью закончил Бэд. — Интересно, да?
— О, да, любому было бы интересно послушать про эту таинственную организацию.
— Ты не спросил о наших задачах и целях, но это, наверное, потому, что ты и так знаешь. По сути дела, они не слишком отличаются от того, о чем ты пишешь в этой своей газете. В каком-то смысле мы похожи на источник. Наши идеи просачиваются повсюду, вот и до тебя они тоже дошли. Придет время, и этот источник превратится в мощный поток. Ты бы удивился, назови я тебе имена — чего я, конечно, не сделаю — видных людей, которые входят в нашу организацию. Не говоря уж о миллионах симпатизирующих нам, тех, у кого хватает мужества, видя, что наш образ жизни оказался под угрозой, оказывать нам поддержку. А для этого и впрямь требуется мужество. Нужно всегда соблюдать осторожность, памятуя о прессе и агентах ФБР. Это просто необходимо. Да ты посмотри на Джима Джонсона. Он был когда-то членом, как ты слышал, но сейчас, если он хочет победить на выборах, он должен отмежеваться от нас. Должен осуждать нас. Он осмотрительно должен обходить некоторые вопросы, не говоря всего, что он на самом деле думает. Но сердцем и душой он наш человек. Да, Джим с нами.
Наш человек.С легкой дрожью Том вспомнил тот день, когда они с Робби встречались с Джимом Джонсоном, вспомнил его прекрасные светские манеры, искренность и дружелюбие в обращении, простые и — не слишком ли сильно будет сказать изящные? — простые и изящные идеи. Наш образ жизни. Разве можно сравнить Кроуфильдов и этого их простоватого старика с его слезами, слезами отвергнутых, никому не нужных людей, с Джимом Джонсоном с его уверенной, полной оптимизма улыбкой? Улыбкой победителя. Если Джим Джонсон поддерживал организацию, на собрание которой они сегодня ехали, значит все было в порядке. Да и Бэд был не тем человеком, который совершает ошибки. Бэд был созидателем. Он знал, чего хочет.
«Все будет в порядке, — подумал Том. — Бояться нечего». И на него нахлынуло чувство приятного облегчения.
— Мы почти приехали, — сказал Бэд, — поэтому я быстренько доскажу то, что нужно сказать сейчас. Я хочу, чтобы сегодня ты просто постоял поодаль и понаблюдал. Думаю, ты будешь приятно удивлен. Потом, если я не ошибаюсь, ты захочешь присоединиться к нам. Не так-то просто быть принятым в нашу организацию. Нужно быть достойным этого, знаешь ли. Будут выяснять все до мелочей о твоих связях, твоей семье, твоем прошлом. Но учитывая мое положение, проблем не возникнет.
Приятное успокоение исчезло из души Тома так же быстро, как и появилось. Очень тихо он спросил:
— Прошлое? Что если…
Бэд не дал ему закончить. — Опять этот вздор? Я же сказал тебе, Том, забудь о нем. И я не шучу. Забудь этот лживый вздор.
Но что если эта история всплывет не прямо сейчас, а через год или через десять лет? Последствия будут ужасными. Всю его жизнь над ним будет висеть эта угроза. Он был меченым. Его ненависть к Кроуфильдам была подобна гнилому вкусу во рту.
Они свернули с шоссе на грязную проселочную дорогу, идущую вдоль края болота. В призрачном свете серебристо-черной ночи были видны узловатые корни кипарисов, выступающие из воды, где наверняка скрытые от глаз ползали мокасиновые змеи. На сухой стороне дороги гигантские стволы деревьев поросли глицинией, чьи скрученные искривленные стебли напоминали вздувшиеся на руке жилы. Влажный горячий воздух проникал под тонкую хлопчатобумажную рубашку и словно прилипал к коже.
Дорога неожиданно кончилась, и они оказались на открытом пространстве. Это было большое поле, почти половина которого была занята рядами машин. Между машинами и крестом, возвышавшимся на другом конце поля, стояли люди в белых балахонах. Они словно ждали сигнала, чтобы куда-то двинуться. Вокруг царила благоговейная, как в церкви, тишина.
— Мы опоздали, — прошептал Бэд. — Помоги мне с коробкой. Быстро!
Вместе они выгрузили провизию. Бэд надел балахон и высокий остроконечный колпак с прорезями для глаз, полностью закрывший ему лицо. В колпаке он стал на фут выше, глаза сверкали сквозь прорези. Он преобразился.
— Ты сможешь присоединиться к остальным зрителям, как только мы встанем в круг, — сказал он Тому.
Том смотрел, как Бэд подошел к группе людей в балахонах и слился с ней. Он пытался проанализировать переполнявшие его противоречивые чувства: злость на себя за свои колебания, вернувшийся страх и вновь обретенную приятную уверенность, вызванную мыслью о том, что Джим Джонсон одобряет то, чему он сейчас оказался свидетелем.
Люди в балахонах выстроились в колонну по два. Каждый нес в левой руке зажженный факел. Мерной поступью они бесшумно (шаги заглушались травой) приблизились к кресту. В их едином движении было что-то зловещее, но одновременно и комичное, отчего у Тома к горлу подступил нервный смешок, который он быстро подавил, заметив стоявших вокруг охранников. На охранниках не было балахонов, зато они имели при себе ножи и наручники. Наверняка под одеждой у них спрятаны и пистолеты.
Многие зрители стали подходить ближе к людям в балахонах, которые к тому моменту окружили крест. Но Том, испытывавший смешанное чувство возбуждения и беспокойства, остался стоять в стороне от остальных. Вся сцена — люди в балахонах, среди которых был и Бэд, возлагающие свои факелы к основанию креста, — казалась нереальной. Но в то же время она завораживала. Том стоял неподвижно, пока один за другим факелы были положены к кресту и огонь взвился вверх, освещая небо.