Рассвет
Шрифт:
Лаура сообщила о воскресном ленче, когда Том вставал из-за стола, он рывком задвинул свой стул, так, что тот ударился о доску стола, и выкрикнул:
— Нет! Не хочу знать этих людей.
Глубоко вдохнув воздух, Лаура сдержала резкий ответ, и, помолчав, начала убеждать Тома:
— Я понимаю, что ты чувствуешь. Действительно понимаю. Но если бы я не назначила день, они все равно бы пришли, а у тебя в это время могли бы быть в гостях товарищи. Лучше принять их, предварительно договорившись, и поскорее с этим покончить.
Он покраснел,
— Ты ведь должен понять, кто они такие, если тебе предлагают выбор.
— Какой еще выбор! Я вижу, мне эта морока на всю жизнь: я-то выбрал, но они не отстанут!
— Не загадывай на будущее, Том! Сейчас тебе надо сделать один шаг, а дальше видно будет. Я так поступаю. — И, не удержавшись, добавила: — Мне тоже не так-то уж легко!
Лицо Тома приняло более мягкое выражение, он кивнул и сказал:
— О'кей. Я выдержу эту церемонию, если для тебя это будет лучше. Но предупреждаю тебя, что буду молчать. Я их презираю, понимают они это или нет — их дело.
— Они понимают, — сказала Лаура.
Ленч в доме Кроуфильдов был изысканный, и Лаура решила, что должна что-нибудь приготовить, ведь эти гости — не пара друзей, которым можно подать «что есть в доме». С Кроуфильдами она, конечно, не сравняется, но подаст несколько вкусных блюд. Лаура даже рада была, что займется делом, которое отвлечет ее от докучливых мыслей.
Бетти Ли предложила прийти помочь, хоть и в воскресный день, но Лаура деликатно отклонила ее предложение. Странно было думать, что Бетти Ли, которой положили в руки принесенного из больницы маленького Тома, ничего не знает о связанной с ним тайне и о том, каких гостей ждет Лаура. Но даже Тимми отчаянно боялся, что тайна может раскрыться.
Она начала готовить с пятницы: поставила в морозильник клубничное суфле, подготовила цыпленка с приправами — его оставалось только поставить в духовку — и испекла кукурузный пудинг — любимое блюдо Тома. В воскресенье надо будет сделать салат и испечь бисквиты.
Лаура несколько часов молча возилась на кухне, Тимми и Том закрылись в своих комнатах. Тишину нарушал только легкий шелест дождя; воздух со дня похорон Бэда был горячий, плотный — ни ветерка.
Том лежал на диване, слушая стереосистему и листая книжки. Он был достаточно начитан в популярной психологии, чтобы определить свое состояние: депрессия — загнанный внутрь гнев. После неистовых вспышек нервы его истончились и гнев бессильным пленником метался в душе. Глядя в окно на ограду сада, Том и сам чувствовал себя пленником, зверем, загнанным в ловушку. Он проявил слабость, невольно пожалел маму, и теперь должен выдержать этот проклятый воскресный ленч.
В субботу позвонила Робби.
— Чудо из чудес! — вскричал Том в трубку. — Как ты догадалась, что я целый день тебя вспоминаю? Клянусь, Робби, с той самой минуты, как я проснулся!
— Как я догадалась? Ты меня вспоминаешь сегодня, — а я — каждый день, целыми днями напролет! Я тоскую по тебе! Это — физическая боль. Я ее чувствую в сердце.
— А мне плохо.
— Но мне кажется, твой отец не хотел бы, чтобы ты печалился, а хотел бы, чтобы ты вернулся к жизни.
— Ты права. — Он подумал, как было бы хорошо лежать в ее объятиях и рассказать ей обо всем.
Голос Робби весело зазвенел:
— А угадай, где я? Я кончила на день раньше и уже вернулась. И у меня теперь отдельная комната. Такая роскошь! Когда ты ко мне приедешь? Сегодня? Завтра?
Он посмотрел на календарь, черт — завтра воскресенье.
— Робби, я очень хочу тебя видеть, но в ближайшие два дня не смогу. Моя мать…
— Да, да, конечно. Твоя бедная мама… Да, золотко, я здесь. Когда сможешь приехать, позвони.
Они поболтали. С каждой минутой в душе Тома нарастал гнев. Вместо того, чтобы провести день с Робби, он должен принимать этих втируш, назойливых, нахальных, совершенно ему не нужных… Повесив трубку, он в ярости заколотил кулаком по подушке.
В доме было тихо. Одеваясь к ленчу, Лаура старалась не смотреть в сторону стенного шкафа, где висела одежда Бэда. Надо будет кому-нибудь отдать его костюмы.
Бэд Райс, «человек, ничего общего не имеющий с политикой». И понемногу все эти годы втягивал он в сферу своих интересов Тома. Лепил из него свое подобие! Это происходило незаметно, как неслышно грызут термиты, пока все не рухнет.
Душа Лауры была полна горечи. Но в то же время ей было мучительно сознание того, что стройный, крепкий человек, так элегантно носивший свои костюмы, лежит под землей.
К девяти часам Лаура закончила все дела на кухне и накрыла на стол. Когда она вышла в сад нарезать цветов, ее обдало жаром, солнце светило безжалостно. К полудню обещали сто градусов [1] .
Тимми вышел в сад и предложил помочь ей. Такой славный мальчик, миротворец, всегда старался сгладить острые углы между нею и Томом…
1
По Фаренгейту (Примеч. перев.)
— Нет, — сказала она ласково, — иди в комнату, в саду слишком жарко. Ты недавно кашлял, вспотеешь — и заболеешь снова. Выпей на кухне соку. Том уже внизу?
— Не знаю. Дверь у него закрыта.
Когда в десять тридцать Том еще не спустился вниз, Лаура забеспокоилась. Не надо было их приглашать. Бэд был прав — открой им щелку, они дверь настежь распахнут. А если еще Том снова устроит какую-нибудь каверзу… Лауре хотелось провалиться сквозь пол.
— Том! — Она постучала в дверь его комнаты. Ответа не было. Она вошла, и еще не прочитав лежащую на виду записку на большом белом листе бумаги, догадалась, что Том уехал.