Растерянный рай
Шрифт:
Поэт
Когда ей исполнилось четырнадцать, Синь написала стихотворение — вместо домашнего задания по английскому, написала одновременно на обоих ведомых ей языках. По-английски оно звучало так:
Дед моего деда в пятом Поколении
Ходил под небесами
Мира иного.
Когда я стану бабкой, мне говорят,
Я
Мира иного.
Но сейчас я живу своей жизнью,
В моем мире
В небесах.
Китайский она учила с отцом уже пять лет, и вместе они уже осилили кое-кто из классиков. Когда она читала стихотворение отцу, тот улыбнулся, когда Синь дошла до иероглифов «тьен ся» — «под небесами». А Синь заметила его улыбку, испытывая гордость своими познаниями, а еще больше — за то, что Яо признал их, что их объединяло это почти тайное, почти герметическое понимание.
Учитель попросил ее зачитать стихотворение для старшеклассников второго курса вслух, на обоих языках, в классный день первой четверти. А днем позже ее вызвонил редактор «Четыре-Ч», самого известного литературного журнала в мире, и попросил разрешения опубликовать — его направил к Синь учитель. Редактор хотел, чтобы девушка начитала свое произведение на аудио. «Стихам требуется голос», утверждал он — могучий бородач 4-Басс Эбби, величественный и самоуверенный, почти бог. Он был груб со всеми, но добр к Синь. Когда она запнулась во время записи, он сказал только: «Сдай назад, поэт, и не напрягайся», и Синь последовала его совету.
Потом еще не один день ей казалось, что, куда ни сунься, всюду ее голос шепчет из динамиков: «Когда я стану бабкой, мне говорят…», и в школе совсем незнакомые ребята бросали походя: «Эй, слышал твой стих — круто!». Ангелам понравилось особенно, так они и говорили.
Синь, конечно, решила стать поэтессой. Великим стихотворцем, как 2-Элай Али. Только вместо коротеньких непонятных стишков, как Элай, она начертает великий эпос о… собственно, проблема и заключалась в том, чтобы выбрать тему. Например, историческую поэму о Нулевом Поколении. Под названием «Бытие». С неделю Синь ходила как по воздуху, и ни о чем другом думать не могла. Но ради такой поэмы ей бы пришлось выучить всю историю, которую на уроках истории она только проходила, и больше мимо, и перечитать сотни книг. И здорово углубиться в В-Дичу, чтобы понять, каково было там жить на самом деле. Уйдут годы, прежде чем она хотя бы возьмется за работу.
А может, лучше любовные стихи? В антологии мир.лит-ры их была просто уйма. Синь не покидало ощущение, что вовсе не обязательно влюбляться на самом деле, чтобы писать хорошие стихи о любви. Может, если втюхаться по уши, это даже помешает. Вот эдакая сердечная тоска и нетребовательное обожание, какое она испытывала к Бассу Эбби, или к Розе в школе, — самое то. Так что Синь накропала изрядно любовных поэм, но по какой-то причине стеснялась показывать их учителю, и испытывала только на Луисе. Луис с самого начала не верил, что из нее получится поэт. Надо же ему показать.
— Вот это мне нравится, — заметил Луис.
Синь всмотрелась в экран — которое?
Что за печаль я вижу в глубине твоей улыбки?
Обнять хочу ее, как спящее дитя.
Строфа получилась такая короткая, что прежде Синь как-то не обращала на нее внимания, но теперь ей показалось, что вышло неплохо.
— Это про Яо, да? — поинтересовался Луис.
— О моем отце ? — воскликнула Синь. Щеки ее загорелись от смущения. — Да нет! Это любовное !
— Ну, а кого ты еще любишь, кроме отца? — спросил Луис со своей обычной ужасной прямотой.
— Много кого! И любовь, это… Она бывает разная …
— Да ну? — Он задумчиво воззрился на нее. — Я не сказал, что это стихи о сексе. Мне так не кажется.
— Странный ты, — отрубила Синь, ловко выхватив читник у него из рук и закрыв папку под названием «Оригинальные стихотворения 5-Лю Синь». — С чего ты вообще решил, что разбираешься в стихах?
— Разбираюсь я в них не хуже тебя, — поправил как всегда занудливо-честный Луис. — Я писать их не умею. А ты можешь. Иногда.
— Никто не может всякий раз выдавать шедевры!
— Ну… — Когда Луис говорил «Ну…», у Синь всегда ёкало под ложечкой. — Может быть, не буквально всякий, но у великих процент удач на удивление высок — Шекспир, например, или Ли Бо, или Йетс, или 2-Элай…
— Ну а что толку им подражать? — взвыла Синь.
— Я не имел в виду, что ты должна подражать им, — ответил Луис, чуть промедлив, и уже другим тоном. До него дошло, что она могла обидеться на его слова, и это его огорчало. Когда Луис огорчался, он всегда вел себя очень вежливо. Синь прекрасно понимала, что он чувствует и почему, и что он сделает теперь, и осознавала яростную, скорбную нежность к нему, которая вздымалась в ее сердце, саднящую нежность.
— Да ерунда все это, — бросила она. — Слова — они такие неопределенные. Предпочитаю математику. Пошли, встретимся с Леной в качалке.
Когда они шли по коридору, Синь пришло в голову, что те строки, что понравились Луису, были не о Розе, как думала она сама, и не об ее отце, как показалось ему, а о нем, Луисе. Но все это были глупости, ерунда. Ну и пусть из нее не выйдет Шекспира. Зато она обожает диофантовы уравнения.
4-Лю Яо
Как крепко было их прибежище, их защита! Все жители мира находились в большей безопасности, чем любой принц, любой избалованный выкормыш богатеев в прежние времена; в большей, чем любое дитя на Земле.
Здесь нет холодных ветров, на которых можно замерзнуть, или вязкой жары, на который исходишь потом. Нет эпидемий, простуд, лихорадок и зубной боли. Нет голода. Войн. Оружия. Угроз. Ничто в мире не представляет угрозы, кроме той лишь угрозы, в которой мир находится постоянно. Но это — константа его бытия, состояние, о котором невозможно даже подумать, и только сны порой напоминают о нем — кошмары. Гнутся, трещат, лопаются стены мира. Беззвучный взрыв. Фонтан кровавых капель, и капелька тумана в звездной тьме. Все в мире находилось в постоянной опасности, угроза окружала мир. Такова природа безопасности — она отодвигает угрозу вовне.