Растяпа. Три напрасных года
Шрифт:
Берсенёв ему:
– Слышь, убогий, тельник – нижнее бельё, ему более кальсоны подходят.
У хмыря в руке початая бутылка пива. Две девицы непонятного возраста, как собачки, бегают за ним и всё норовят к горлышку приложиться. Мужик их отталкивает, сам отхлёбывает. На ноги девицам глянешь – вроде ничего. На лица – бр-р-р! – хуже атомной войны. Хмырь нам подмигивает:
– Сосок хотите? За фунфырь уступлю.
А потом как даст одной кулачищем. Дама упала, и он носом в стенку – кто-то из наших приложился. Окружили, а у него в руках финка.
– Попишу, моряки, …ля буду, попишу.
Чистяков:
– Отойдите.
Ремень из тренчиков вытянул, на руку мотает, а хмырь нож перед собой и на прорыв пошёл – вырвался на перрон и стрекача задал. Тут наш поезд объявили. Садимся, а билеты наши раскидали нас по всему составу. Я в общем вагоне один оказался. Прошёлся туда, вернулся обратно – нет мест свободных. Я к проводнице.
– Нет, – говорю, – свободных мест.
Она:
– Садись, где найдёшь.
– Не найду – к вам приду.
– Приходи.
Снова бреду под завязку набитым вагоном. Солдат на нижней боковой спит. Бужу.
– Вставай, пехота, приехали.
Полку раскидали на столик и два сиденья. День проехали. На ночь глядя, солдат предлагает
– Давай ляжем валетом.
Мне только ног твоих у носа не хватало! Впрочем, мои тоже не «шипром» пахнут. Легли. Он мои голени обнял, я его. Спим, не спим – пытаемся. Среди ночи он пропал. Я раскинулся на полке и заснул с удовольствием. Вернулся солдат, будит:
– Слышь, моряк, у тебя на бутылку есть?
– Откуда деньги? Из учебки еду – лейтенант командир.
– Ну, тельняшку продай.
– Тебе что приспичило?
– В конце вагона двух тёлок дерут – за бутылку дают. Я был, отметился – сходи и ты, а я посплю.
– Слушай, мне как бы немножко не хочется.
– Да брось?
– Нет, правда, потерплю чуток.
– Ага, совсем чуток – три года.
– Теперь уже меньше.
– Нет, я ради этого дела последнюю рубаху отдам.
Солдат скинул ботинки и обнял мои голени. Лежал, лежал, ворочался, ворочался – потом встал и куда-то пропал. Наверное, пошёл последнюю рубаху проё…. Как бы это выразиться цензурно, и чтоб все поняли?
В Хабаровске опять пересадка с ночёвкою на вокзале. Во вполне приличном гальюне привели мы себя в порядок – умылись, побрились, почистились. Вот погладиться не удалось – а так был бы полный ажур. Пристроились ночевать – строем на баночке (лавка вокзальная), головой на плечо соседу.
Напротив – ожидающие. Дама – яркая блондинка, при ней два военных. Старлей, должно быть, муж, а прапорщик – брат. Её короткая кожаная юбка на баночке совсем потерялась. Всё, что выше колен, бросается в глаза, просто лезет нахально, не даёт окончательно сомкнуть веки и уснуть.
Чуть дальше, женщина в строгом платье, уложив на колени головку ребёнка, просидела всю ночь, чутко реагируя на все движения чада. Лицо типично еврейское, не лишённое, впрочем, привлекательности. Утром от блондинки остались одни ноги – на лицо без содроганья нельзя было глянуть. А юная мамаша, будто не спала, и не было для неё томительной ночи ожидания. Хочу жениться на еврейке.
Иман-1 – так раньше называлась эта узловая станция, а нынче город Дальнереченск. Две створки ворот с адмиралтейскими якорями из жести распахнулись, впуская нас на территорию части, и закрылись. Как символично! Если бы мы прошли через КПП, такого зрительного эффекта не было.
Лейтенант Берсенёв построил нас в шеренгу перед штабом и вошёл. Дождик накрапывал. С козырька перед штабной дверью лил ручьём. Кавторанга сунулся было к нам поближе (мне показалось, даже руку для рукопожатий приготовил), но попал под поток, втянул голову в плечи и вернулся на крыльцо. Из-под козырька представился:
– Начальник политотдела пятнадцатой отдельной бригады сторожевых кораблей и катеров капитан второго ранга Юрченко Борис Михайлович.
Поздравил нас, новобранцев, с прибытием к месту службы. Сейчас посмотрят наши личные дела и быстренько оформят назначение. А он пойдёт и ускорит. И ушёл. Мы стоим под дождём – не сильным, но нудным, достаточным, чтобы считать себя промокшим до нитки. Мичман какой-то остановился и стал разглядывать нас, как зверей в зоопарке – только что палец в рот не сунул. Проходящий мимо матрос так лихо козырнул, что локтем сбил с него фуражку. В три движения он поймал её у самой земли, водрузил на голову и сказал:
– А вы чего здесь мокните? Идёмте в роту.
И привёл нас в зелёный барак – жилое помещение роты берегового обеспечения. Бербаза, проще говоря. Ещё их в глаза называют шакалами. И справедливо в этом я скоро сам убедился. Примчался офицерик в защитном плаще, всех забрал, оставил нас с Лёхой Шлыковым – мы, оказывается, ещё не доехали до своего места службы, нам надо сидеть и ждать команды. Я не расстроился – дело привычное. Лёха засуетился:
– Зё, я пойду на разведку.
Иные сокращают известное «земляк» до «зёма» – Шлык пошёл дальше. Он ещё в пути пытал Берсенева – что да как. Лёха хочет выдвинуться в лидеры, старшины, командиры. Да пусть себе. Мне надо переодеться. В роте дневальный у тумбочки, какой-то старшина с двумя соплями на плече полулежал на кровати, лениво пощипывая гитару. Должно быть, дежурный.
Достал из вещмешка тельник с начёсом, раскинул на кровати перед собой и начал стягивать сырую форму. Зацепил галанку с тельником, тяну через голову – не тянется. В исходное положение тоже не хотят возвращаться. Разделил их кое-как и выбрался из галанки. Думаю, не больше минуты была голова в потёмках одежд, гляжу – нет тельника с начёсом. Лежал передо мной на кровати, а теперь нет. Дневальный у тумбочки, дежурный в том же положении. Кто ноги приделал? До дневального далеко – явно не он. Тогда этот – сопленосец. Смотрю на старшину в упор. А он пронзительно голубыми глазками хлоп-хлоп. Положение наидурацкое – не знаю, что предпринять. И тельника жалко, и обидно – как пацана раздели за одну минуту. Не ожидал совсем, чтобы моряки такими делами занимались. Что же делать? Идти кровати потрошить – куда-то же эта гнида спрятала его. Самого за шкварник взять?
– Слышь, – говорю, – тельник отдай.
Он – сама невинность.
– Какой тельник?
– С начёсом. Он вот здесь лежал, и ты видел, кто ему ноги пристроил, если не сам взял.
– Что? – дежурный шакалов поднимается, медленно-медленно кладёт гитару, ремень поправляет, на котором болтается штык-нож, и ко мне направляется.
Тут Лёха Шлыков врывается:
– Зё, одевайся. Нас баржа у причала ждёт, а ещё надо паёк получить.
Я одеваюсь, подходит голубоглазый дежурный шакалов.