Ратибор и тайна Великой Коляды. Книга 1. Чёрная луна Морены
Шрифт:
– А ничего! – Млад не собирался шутить. Будучи старшим в колядочной гурьбе, он не терпел пререканий. Недавно прошедший посвящение в мужчины – чем очень гордился, с делом и без дела демонстрируя всем нож, право на ношение которого заслужил с честью, – юноша отлично понимал, что совсем скоро Доброгнев займет его место предводителя деревенской оравы. Оттого ревностно следил за каждым просчетом не по годам крепкого мальчика. – Сам ты чего?! – он погрозил собеседнику кулаком. – Удумал пугать навьими, когда у постоялого двора ходили. И чего, что фонарь треснул, на таком–то морозе, поди, не тресни! Да и на пришлого едва не напал. Ну, с мешком, ну, странный!.. –
Дети битый час сидели в просторной избе, развлекая себя кто чем был горазд: одни состязались на кулачках в ловкости и скорости, ребята помладше тянули бирюльки, совсем маленькие жадно взирали на печь – аппетит с мороза да после пережитых страхов разгулялся не шуточный. Несколько колядочных масок лежало на скамье у входа в горницу, более опытные предусмотрительно держали их на коленях.
Дом мельника неспроста был выбран первым. Распевая песни, штурмом взяли неприступную твердыню. Единственный имеющийся в наличии страж – сам пекарь сопротивлялся не долго. Да и как тут противиться – дети своё дело сделали, теперь его черед. Во всей деревне никто не мог похвастаться такой вкусной выпечкой. Разумеется, сие знала и детвора, с вожделением смотрящая на спину хозяина избы. В юных глазах читалась просьба: «Скорее–скорее!»
– Готово, – от печи ответил сухощавый мужичина, похожий на каланчу, в заляпанном мукой переднике.
– Мне, чур козульки!
– А мне баранки!
– Мне печеньки!
– Я тоже хочу козульку!
– Пряник хочу!
– Козульки!
– А вот и нет!
– Печеньки!
– А вот и да!
Перебивая друг друга, детвора сорвалась с места, грозя опрокинуть и пекаря, и его угощение.
– Цыц, малявки! – показалось, что бревна сруба подпрыгнули от рева Млада. – Куда оперед батьки?! – дети смолкли. Приученные с детства уважению к старшим, они не посмели раскрыть рты. Молча попятились на свои места. – То–то же! – юноша был доволен собой. Повернувшись к подошедшему пекарю, парень молвил: – Гостемил, благодарим тебя за угощение, принимаем дары с радостью. Мир твоему дому, – после чего поклонился.
– Благодарю, гости дорогие, – пожираемый голодными глазами, на стол опустился поднос, доверху наполненный манящими вкусностями.
– Отведайте угощения! – поставив потертые глиняные чашки подле пыхтящего самовара, стоящего на краю стола, рядом с мужем встала хозяйка избы. – Запейте иван–чаем, да заешьте медком. Сейчас и каравай поспеет.
Дети облизнулись, глотая слюни. Млад кивком дал понять, что можно – угощайтесь. Он не торопил ребятню, успеется – вся ночь впереди, ещё наколядуются–напоются. Пусть поедят, налакомятся перед песнопениями в мороз. Юноша вспоминал, как сам впервые пошел колядовать, переполняемый гордостью, что наконец–то дорос. Он тогда не мог понять, почему не ушли с крыльца мельника после нескольких песен? Почему вошли в дом и ждали, пока испекут угощения, а не неслись по заснеженным улицам дальше, набивая приготовленные загодя мешочки? Лишь совсем недавно, после наречения, причина своеобразного ритуала стала ему ясна. А тогда он, как сейчас Веселина, сидел, боязливо выглядывая из–за стола, и ждал.
– Дождались, лапушки! Истомились, измаялись! – мельничиха с улыбкой посматривала на жующую сладости и попивающую терпкий чаек ребятню, то и дело переводя взгляд на отошедшего к печи мужа. – Гостемил, поспешай.
Хозяин дома не заставил себя ждать. На стол лег второй поднос. Младшие дети ахнули как один. Даже те, кому не впервой посчастливилось лицезреть каравай мельника, смотрели затаив дыхание.
– Тучный! Крава! – юноша нежно провел рукой по столу подле пирога, словно гладил животное.
Сверху каравай украшало Солнце. Выпечка была как живой, казалось, что лучи рвутся на волю, да никак не могут вырваться.
– Млад, тебе честь! – хозяин избы похлопал гостя по плечу.
Парень вздрогнул, хоть и готовился, а всё равно оказался не готов. Рука, держащая нож, подрагивала. Каждый год один из подростков, прошедший на Перунов день наречение, разрезал колядочный каравай мельника ножом, полученным от старейшин. Деревенские верили, что этим они помогают юному Солнышку вырваться из лап Зимы. Все присутствующие замерли: кто постарше – с пониманием, остальные чувствуя важность момента.
Юноша выдохнул. Грудь наливалась уверенностью, руки силой. Нож перестал дрожать. Лезвие коснулось каравая. Сделать первый надрез стоило неимоверных усилий, словно на столе лежал не мягкий, пышущий теплом пирог, а кусок льда.
Хозяева дома переглядывались. В их удивленных глазах читался испуг.
– Давай же! – Млад давил на нож двумя руками, налегая всем телом. Нехотя румянец каравая поддался. – Уффф! – парень выдохнул, набираясь сил для второй попытки.
Кружилась голова. Чудилось, что неведомый собеседник нараспев шепчет в самое ухо:
Корова–крава–каравай,
Ты Зорюшка–Зар,
Младое Солнышко рожай,
Нам на закате дня.
Парень, призадумавшись, почему это Солнце рождается на закате, а не на рассвете, приготовился к новой попытке: покрепче взял заиндевевший нож, но не успел осуществить задуманное.
С размаху распахнулась входная дверь, с громким стуком ударяясь о стену. Ледяной ветер нещадно хлестал по лицам. Раздался истошный вопль:
– Батька! Волки! Вооолки!
Трясущаяся от страха Любава оседала у порога.
* * *
Явь. Дом Ратибора (15:23)
– Мы искали коляду!
– Заплели Заре косу!
– Мы искали коляду!
– У Ратибора на носу!
Орущий и улюлюкающий многоголосый нестройный хор звонко распевал придуманные на ходу колядки. Эхо, вторя голосящим, разносило мелодию по подъезду. Мальчик удивился – почему на устроенный шум не реагируют соседи. Тем временем укрывшиеся под масками запели хором, стройнее и слаженнее, чем несколькими минутами раньше:
Открывай закрома!
Угощенья готовь!
Хлебный год ждет тебя!
Стадо тучных сто коров!
– Чего разгорлопанились! – всё же один из соседей не выдержал, из приоткрытой двери опасливо высунулась усеянная бигудями голова. – Ох ты ж! – недовольная женщина слегка отпрянула, разглядев злостных нарушителей покоя. Но, не побоявшись устрашающих масок, продолжила негодовать: – Идите на улицу, там и орите! А лучше в лес!