Ратоборцы
Шрифт:
— И продолжаю чтить. Чижик может ехидничать сколько ему угодно, но для меня меч — символ благородства и чести, и я не хочу, чтобы его превращали в символ убийства, в символ разрушения и боли. Да, верить в символы в наше время смешно. Но я всё равно верю! Надо же во что-то верить… — Мельес опять заходил по поляне. — Так гадко… Грязно… Ну почему бы ни сказать прямо — Соколы мешают ордену, опасны для него, Соколов надо уничтожить… Мы что, откажемся? Нарушим клятву верности? Нет. Сразиться как достойно рыцарям, на поле боя, не вмешивая гражданских… Им-то за что умирать? Но орден начинает войну, на которой будут убивать всех — детей, женщин, стариков. Я рыцарь, я должен сражаться, а истязать крестьян и слесарей только за то, что они поселились на землях моего врага. Я согласен сойтись в битве с воином, но я не хочу превращаться в убийцу!!!
Мельес замер, обхватил себя руками за плечи, словно в ознобе, тронул погоны так, как будто не мог понять, а что же это такое. Линда подошла к нему, осторожно погладила по плечу.
— Рене, ну может быть всё обойдётся? В позапрошлом году тоже все говорили, что война начнётся, но ведь так и не началась. Утрясли всё миром. И мы, и Соколы.
— Линда, — с болью сказал Мельес, — при чём тут война? Орден нас предал, неужели ты не понимаешь?
Декстр едва смог перевести дух. Услышать такое от рыцаря ордена…
— Чижик, — пробормотал он, — что ты с ним сделал? Что ты делаешь со всеми нами?
— Да, Рене, плохи твои дела, — сказал Славян. — Ты стал ратоборцем. Не думал, что с рыцарем такое может быть… Но ты стал. И обратной дороги теперь не будет. Либо ты ратоборец, либо погань распоследняя.
— Кто такой ратоборец? — спросила Линда.
— Это русское слово. — Славян объяснил значение.
— Ух ты, зыково! — по-детски восхитилась Линда. — Я тоже хочу!
— Не спеши, — посоветовал Славян. — Ратоборцы рыцарей, как бы помягче сказать, не очень уважают.
— А, «псы-рыцари». Как же, слышала.
— Правильнее сказать — шакалы, — откликнулся Мельес, — а ещё лучше — упыри. Чижик, — сел он перед Славяном на пятки, положил руки ему на колени, заглянул в лицо. — Объясни, зачем…
Славян резко отшатнулся, у Мельеса обиженно дрогнули губы, но удержался, ничего не сказал.
— Извини, — Славян пожал ему плечо. — Так во время серьёзных разговоров любил сидеть мой племянник. Я просто от неожиданности. Извини.
Мельес поднялся, глянул на побледневшего друга и мысленно выругал собственную неуклюжесть. Даже не знает, что сказать.
— Он умер? — осторожно спросила Линда. — Ты очень его любил?
— Любил да, очень сильно. И братьев. И отца. И сейчас люблю. Но они все живы. Это я умер. Двадцать месяцев назад умер, почти два года…
Линда и Мельес смотрели на него с недоумением.
— Но ведь ты не зомбак, — сказал Мельес.
— Если бы зомбак… — с горечью ответил Славян. — Давно бы домой вернулся. Меня и зомбаком примут, и калекой. Как и любого из нас. Мы хорошая семья, настоящая. Но всё гораздо хуже… И домой мне нельзя. Я не могу объяснить, ребята. Не обижайтесь, но не могу.
Мельес сел рядом, положил руку ему на плечо.
— Мы не будем спрашивать. Но, Чижик, я никогда ни у кого не видел столько жизни, столько силы, столько тепла как у тебя. Может, ты и был когда-то мёртвым, но давно уже вернулся в мир живых.
— Не до конца, — ответил Славян, посмотрел Мельесу прямо в зрачки. Рыцарь отодвинулся, отвёл взгляд. Как за смертный порог заглянул. — Вот поэтому мне домой и нельзя.
— Понимаю, — кивнул Мельес.
— Чижик, — спросила Линда, — а твоему племяннику сколько лет?
Мельес метнул на неё гневный взгляд, нечего Чижику душу травить, но тот улыбнулся мягко и нежно, воспоминания порадовали.
— Он старше меня. В больших семьях бывает.
У Декстра в голове словно световая граната взорвалась. Да как он раньше не догадался!
Знает языки всех волшебных рас, а на хелефайгеле и торойзэне говорит так, словно жил в хелефайских и вампирских долинах, понимает все их обычаи, учился их боевым искусствам… Русское словечко «ратоборец», укоренившееся в Датьере… С пространством работает как ходочанин, такое даже на одинарице не скроешь… Деревенский рыбак, у которого университетское образование за километр видно… Читает много и охотно, но в обширной крепостной библиотеке книги берёт не только художественные. Значительное место занимает литература по садоводству и почвоведению, причём такая, что Декстр из десяти слов понимает одно…
Умер двадцать месяцев назад — в сентябре позапрошлого года у владыки Нитриена охотники за головами похитили побратима и продали в Весёлый Двор, а оттуда людьми не выходят, так что тот, прежний Бродников, действительно умер. В большой семье племянник может быть старше дяди — по хелефайским меркам, три брата действительно большая семья, а если считать и покойного Данивена, то огромная. «Мы настоящая семья» — ещё бы, братство по крови всегда было и будет больше братства по рождению.
Декстра в душной, прокалённой солнцем беседке мороз продрал. Бродников. Везде, где бы он ни появлялся, наступали крутые перемены.
«Что он принёс в орден? — подумал Декстр. — И что мне теперь делать?»
Самый простой ответ — убить. Но ведь поздно, всё, что хотел, Бродников уже сделал, его смерть прошлого не вернёт. Выгнать из крепости? Так скоро сам уйдёт, орден ему не нужен. Больно хлестнуло обидой, не так уж и плохи Ястребы. Отсиживаться в беседке Декстр больше не мог, куда только подевалась знаменитая генеральская выдержка…
Курсанты и наставник замерли по стройке «смирно», у Мельеса и Прежан лица испуганные, а Бродников смотрит с интересом, уже задумался, чем это генерал в беседке занимался. У Прежан испуг прошёл, те же мысли появились. Сейчас и Мельес сообразит.
— Мельес, Прежан, — приказал генерал, — немедленно в крепость, и чтобы в восемнадцать ноль-ноль отчёт о расходе артефактов за истекшие две недели был у меня на столе. Выполнять!
Курсантку и наставника как ветром сдуло. О генеральском поведении им теперь думать будет некогда. Заряженные мелкими заклятьями и заклинаниями амулетики на тренировках расходовались горстями, считать их никто никогда не считал, хотя некое подобие учёта и ведётся. И только если большое начальство впадёт в ярость и начинает снимать стружку со всех подчинённых, требуют отчёт по всей форме. Магистр сейчас как раз зол будто сатана под Рождество, и приказ Декстра выглядит совершенно естественно. Через пять минут Прежан и Мельес даже не вспомнят, что генерал подслушивал их как начинающий стукач. Не до того будет. А вот с Бродниковым нужно поговорить отдельно. И без свидетелей. Взмахом руки Декстр очертил пятиметровую сферу беззвучности.