Раубриттер (IV.II - Animo)
Шрифт:
Может, это было частью какого-то обета, который она мужественно соблюдала. Или частью неведомого наказания, наложенного на нее неизвестно кем. Или же… Может быть, она просто дурнушка, решил Гримберт, вот и вся загадка. Мало ли среди женского пола тех, на которых без ужаса и не взглянуть? Изуродованное оспой лицо, больше похожее на миску подгорелой каши, изъевшие плоть сифилитичные язвы или россыпь жутких шрамов…
Но чем больше Гримберт об этом размышлял, тем больше склонялся к мысли, что шлем Орлеанской Блудницы скрывал под собой не вопиющее уродство. Почему? Он и сам не смог бы с уверенностью сказать. Может, все из-за голоса. Того голоса, что доносился до его ямы так редко, но по какой-то причине заставлял его напрягаться под ворохом
Что-то подобное он испытывал в прошлом разглядывая украдкой гравюру с обнаженной девицей, купленную им случайно на улице за два денье и спрятанную между страниц «Отмщения за сира Рагиделя, прозванного Атомным Архангелом». Про эту гравюру не знал даже Аривальд, посвященный во многие его тайны, Гримберт хоть и не понимал сам толком этих сигналов, но внутренне ощущал, что они недостойны рыцаря и природу имеют самую что ни на есть низменную, греховную, и это гнело его.
Нет, она не дурнушка и не уродина.
Его отец потратил многие десятки флоринов на наставников, обучавших его искусству пения и игре на арфе. Деньги эти, несомненно, были выброшены впустую, он не выучился ни тому, ни другому, тратя отведенное на уроки время или на рыцарские романы или на проказы в обществе пажей. Однако эти занятия со временем выработали в нем музыкальный слух, небесполезный в некоторых ситуациях. И этот слух утверждал, что голос Орлеанской Блудницы не был голосом дурнушки. Ни глухой шлем, ни звенящее в ее голосе холодное презрение не могли скрыть его чистоты и безукоризненной правильности произношения. Нет, подумал Гримберт, это не озлобившаяся крестьянка, примкнувшая к рутьерам по неведомым причинам, и уж точно не блудница. И не бывает у дурнушек такого голоса…
Он сам злился на себя за эти мысли. Как бы ни выглядела Орлеанская Блудница под своим глухим шлемом, это никак не могло изменить его незавидной участи. Если она не издевалась над ним, как прочие, то только лишь потому, что не удостаивала его своим вниманием, как не удостаивают вниманием никчемный мусор, валяющийся под ногами. Он был уверен, что стоит Вольфраму произнести «Блудница, твоя работа», указывая на него, как она без всякой жалости свернет ему шею или же вышибет мозги из пистоли, которую всегда держала под рукой. Нет уж, подумал он, избави меня Господи от ее внимания, лучше уж так…
Олеандр Бесконечный. Еще одно странное прозвище – еще один странный человек, невесть по какой причине связавший свою жизнь с грязным рутьерским отродьем. Этот не бранился, не угрожал, не смеялся. Он, кажется, вообще не произнес ни слова за все время, находя молчание вполне удовлетворительной формой общения. Может, удалил себе язык, как монахи-иеронимиты? Взял на себя обет молчания, искупая старые грехи? Просто презирал всех окружающих настолько, что не считал их достойными услышать его голос?..
Он и двигался так, будто существовал в мире, где кроме него никого и нет, скользящими плавными движениями танцора, который репетирует сложный танец в пустой бальной зале, где потушены даже свечи. Ему ни разу не приходилось с кем-то столкнуться – все прочие с похвальной предупредительностью уступали ему дорогу, а если он поднимал взгляд своих безразличных полуприкрытых глаз, машинально терли грудь, прогоняя сглаз.
Как Блудница не расставалась со своими доспехами, так Олеандр Бесконечный не расставался с оружием. Только был это не элегантный клинок венецианской стали, который не прочь были прицепить к поясу некоторые туринские придворные, а тяжелый громоздкий люцернский молот, покачивающийся у него за спиной, исполинское архаичное чудовище давно прошедшей эпохи, созданное чтобы крушить броню и проламывать черепа вместе со шлемами. Гримберт никогда не видел эту штуку в деле, туринская гвардия для ближнего боя
Чем занимается в рутьерской иерархии Олеандр, выяснить тоже было непросто, но путем сопоставления обрывков разговоров, которые доносились до его ямы и которые он сплетал воедино с прилежностью подмастерья ткача, его делом в рядах «Смиренных Гиен» была разведка. В сопровождении нескольких рутьеров он исчезал из лагеря еще до рассвета, а возвращался обычно в компании звезд и луны. Что он видел за это время, не знал никто, равно как и того, каким образом ему удавалось поведать об этом Вольфраму. Вот уж что Гримберт послушал бы с большим удовольствием.
Виконт Кархародон. Еще один странный тип из компании Вольфрама, предводитель отдельного отряда легкой пехоты. Этот пользовался среди разбойничьей братии немалым уважением, но едва ли за боевые заслуги. Скорее, за то, что умел изящно держать себя на благородный манер, снисходительно поглядывая на окружающих с высоты своего роста, обильно используя в речи латынь и обороты из великосветской литературы, смысл которых чаще всего оставался его собеседниками не понят. Наверно, сам Виконт полагал себя образчиком великосветского лоска, но, с точки зрения Гримберта, на благородного был похож не больше, чем захудалая ветряная мельница на графский замок. Да и титул наверняка был фальшивым, как золотая фибула[5], скреплявшая его плащ. В сочетании с крысиными повадками его подчиненных этот фальшивый лоск производил необычайно странное впечатление. Но Виконт, кажется, этого не замечал. Даже в стужу облаченный в изящно отделанную серебряной тесьмой бархатную котту[6], такую длинную, что едва не доставала сапог, поверх которой он носил один только плащ, этот тип вышагивал по лагерю с таким видом, будто был императорским маршалом, совершающим смотр частей.
Возможно, в его жилах в самом деле текла малая толика благородной крови, вот только порченной и полнящейся изрядным количеством накапливаемой поколениями скверны. Чтобы определить это, не требовался генетический анализ, достаточно было просто взглянуть в лицо Виконта – одутловатое, с глубоко запавшими глазами, нелепо вывернутым носом и неестественно узкой челюстью, из которой росли тонкие как иглы зубы. Многие рутьеры могли похвастать куда более выдающейся внешностью, каждый второй среди них носил не менее впечатляющие отметки – шрамы, заросшие следы от картечи поперек лица, пороховые и кислотные ожоги. Но если все эти отметины говорили об их образе жизни и выбранном ремесле, то черты лица Виконта Кархародона были платой его предков за поколения родственных браков, кровосмесительных союзов, генетических хворей и неосмотрительных экспериментов.
Некоторое время Гримберт разглядывал его украдкой, сам не зная, что ожидает увидеть. Влажные от слизи щели жабр, укрытые за пышным воротником? Рыбьи чешуйки на шее? Но ничего подобного не обнаружил, родословная Виконта может и щеголяла явственными дефектами, но Создатель, как будто, не наделил его ничем сверх положенного, если не считать странного чувства юмора.
Что до внешности… Далеко не все благородные роды Туринской марки могли похвастать врожденной безупречностью черт. Гримберт доподлинно знал, что за доброй половиной благородных носов, правильных челюстей и мраморных скул стоят ланцеты лекарей и сложнейшие комбинации зелий. Иной раз следы вырождения оказывались так глубоко зарыты в генокоде, что даже скальпель лекаря был бессилен исправить все уродства, и тогда на смену ему приходил другой инструмент – кисть художника. Придворные портретисты наживали состояния, изображая подобных страдальцев, в меру такта и собственного мастерства маскируя их внешние пороки.