Равноденствия. Новая мистическая волна
Шрифт:
Четырёхлетний Саша-инопланетянин всегда стонет, и, пока его мать занимается разными домашними делами, отец должен сделать так, чтобы Саша не стонал. Целый день он вначале сидит в Останкинской башне, а потом — около Саши, разговаривает с ним. Или смотрит на него и думает.
Так рассказывал Константин Александрович, но не жаловался, а как будто удивлялся. Необыкновенный! Вита слушала его слова и вместе со словами ловила дыхание — чистое дыхание человека, всего себя отдавшего служению и любви.
Один раз Константин Александрович привел семилетнюю девочку. Вита и не знала, что у инопланетянина есть старшая сестра, обыкновенная,
— Хотя бы плакала! — согласилась Вита.
Вита пожалела девочку, ведь сама она утешалась только слезами. Она вспомнила про Серую Шейку и выписала рецепт: «Раз. Мамин-Сибиряк „Серая Шейка“. Два. Лев Толстой „Лев и собачка“. Три.» Но подумала и перечеркнула цифру «три» — рано, потом наплачется над «Идиотом», успеет. И отдала заполненный бланк Константину Александровичу.
Алисе никогда до сих пор не читали. Она не была в зоопарке и дальше лужи во дворе ничего не видела, не знает свой день рождения и никогда не держала за нитку воздушный шар. Алиса живёт среди стонов и стенаний.
Вита не знала, нужно ли вмешиваться в чужие дела, к тому же дела иномирные? Ведь никто никогда ничего не понимает, и… говорить бесполезно. А скоро домой, там — поджаренные окорочка с зеленью, мягкие пледы, матушка смотрит яркое декоративное телевидение; и ночь неотвратимо приходит: можно забыться сном.
— Девочка должна знать, что она кому-то нужна… — смущаясь, пробормотала Вита, — даже несмотря на то, что…
А всё же неплохо быть Алисой! Константин Александрович ведёт тебя за руку, приводит домой, дает гречневую кашу, сам поливает кетчупом, потом усаживает на диван и читает вслух. А ты ловишь слова, сотворённые его дыханием, они парят вокруг на воздушных змеях его души. Ведь душа и есть дыхание. Он читает тебе до ночи и не пускает к иномирному, плотно отгораживает дверью, говорит, что нет братца, что страх приснился. Он поглядывает на тебя сквозь книгу с любовью и надеждой. Пролетает Воздушный Змей — а на нём надежно: устроилась уточка, спасенная Серая Шейка. Конечно, ты заплачешь, Алиса, и выздоровеешь…
В том году не забыли о дне рождения Алисы, не забыли о докторе, исцелившем её слезами, — о ласковой, уютной, с мягкими руками, с широким лицом и влажными глазами навыкате Вите. Та пришла, принесла пирожные, яркие книжки и сразу двадцать две куколки в пёстрых одёжках.
Константин Александрович надувал цветные воздушные шары. Да разве они воздушные? Дыхание — не воздух, дыхание — часть человека, в дыхании его слова, его мысли, его чувства, сама его жизнь. Шар несёт в себе часть души, а на себе — имя надувшего его. Вита наблюдала, как шары становятся Константинами Александровичами — жёлтыми, зелёными и красными. Ей саднило палец. Ради детского праздника она впервые в жизни попробовала носить кольцо — надела матушкин перстень с жемчужиной. А у матушки ведь пальцы тонкие… Вита всё ждала — Константин Александрович спросит про кольцо, а она прочтёт стихотворение… Палец надсадно болел, Вита пробовала поворачивать кольцо так и сяк…
Когда доктор уходила — совсем одна, — Алиса подарила ей воздушный шар. Вита несла его за нитку — он не летел высоко, а волочился следом, наполненный живым дыханием. Может быть, он был красный, может быть, жёлтый или зелёный. Цвет не играл роли — был бы шар! Те, кто идёт навстречу, не представляют, чтоВита несёт. Они воображают — воздушный шар, а это — сосуд, сосуд с дыханием. Сосуд — то, что содержит нечто — воду или вино — нечто драгоценное. Предназначение сосудов — содержать вещества более значительные, чем они сами. Все сосуды скудельны — значит, недолговечны и ненадёжны по сравнению с тем, что в них.
Сосудом называли и человека — представляя, что он, хрупкий, содержит бессмертную душу. И хорошо, что сосуды ненадёжны: благодаря этому их свойству душа инопланетянина Александра Константиновича Щеглова однажды освободится и полетит… Нужно только подождать. А о шаре никто не думает, как о сосуде, хотя это, казалось бы, так просто…
Возможно, вон тот прохожий с хитрым личиком и собакой на поводке догадался — смотрит и усмехается. Догадался, что нет в мире сосуда более драгоценного и более хрупкого, чем воздушный шар в руке у Виты.
А что матушке сказать про шар, как объяснить, почему с ним нужно обращаться аккуратно и нельзя допустить, чтобы он лопнул или скукожился раньше срока?
Прохожий спустил с поводка свою собаку — рыжего крутобокого боксёра. Тот сразу кинулся к Вите и ткнулся в надутый бок плоским мокрым носом. Шар ошарашенно дёрнулся на нитке.
— Не надо! — попросила Вита.
Но пёс не послушался, закусил прозрачную плоть шара, и… плоти у шара не стало. Прохожий подбежал, извинился.
— Я куплю вам другой шар, — (он действительно не догадался или насмехается?) — Вам того же цвета?
— Всё равно, — сказала Вита, — да и шара мне не надо. Я так… подожду…
Лаура Цаголова
Монологи ангела-хранителя
Каждому человеку необходима своя вера.
Вера во что-то, неспособное на равнодушие, в нечто такое, что всегда рядом, даже если вокруг — ни души. Каждой вере необходим свой человек. Тот, благодаря которому она не имеет точной даты рождения и не может числиться в перечне смертного.
Я выбрал тебя. Не знаю почему… Среди стольких людей, среди всего это обилия созданных «по образу и подобию» Незримого, мне понадобилась именно ты… Или тебе — именно я?
Когда человек находит свою веру, мир для него перестаёт быть пропастью, поджидающей всякого неопытного скалолаза… Когда вера находит своего человека, она начинает осознанно жить, она понимает, что создана не «вопреки», а «ради»… Любому надо чувствовать это «ради». А вере достаточно, чтобы её ощущали.
Я живу, потому что ты меня ощущаешь. Я реален ради тебя. А ты ради меня продолжаешься. Ты длишься столько столетий подряд, что я не успеваю переходить от одного твоего тела к другому. Каждый раз я появляюсь с опозданием. Но ты не в обиде. Тебе нравится ждать. Иногда ты так увлекаешься этим своим ожиданием веры, что мой приход воспринимаешь, как само собой разумеющееся, вспоминая потом не его, а свою многодневную надежду…