Равнодушные
Шрифт:
Несмотря на страстную и готовую на всякие жертвы любовь Антонины Сергеевны к дочерям, между ними и ею не было духовной близости. Мать совсем не знала внутреннего мира дочерей и, влюбленная в них, не замечала того, что легко бросалось в глаза посторонним. Неглупая, видевшая недостатки в чужих людях, она была совсем слепою и, казалось, наивною в оценке своих дочерей, и чем старше они становились, тем более хроническою становилась эта слепота безграничной веры.
Так Антонина Сергеевна и продолжала жить в каком-то сентиментальном мираже, в культе обожания, ласк,
И муж и дети сохраняли этот мираж, чтобы не причинить страданий женщине, которую считали безупречною и святою.
Обманывал ее более или менее умело муж. Скрывали от нее все, что могло огорчить ее, обе дочери. Инна, не обращавшая внимания, что про нее говорят, боялась недоверчивого взгляда матери и находила мучительное утешение в том, что мать, одна только мать, считает ее чистою и непорочною и не поверит ничему дурному, если бы до нее и дошли какие-нибудь слухи. Даже Тина, проповедовавшая в последнее время теорию приятных ощущений со смелостью самолюбивой барышни, желавшей удивить всех оригинальностью мнений и самостоятельностью поступков, непохожих па поступки других, — и та, несмотря на свою резкость и равнодушие к чужим мнениям, стеснялась высказывать свои взгляды при матери, чтобы не огорчить ее и не обнажить, так сказать, себя перед любимой, почитаемой и потому всегда обманываемой матерью.
— Как это все вышло? Из-за чего у вас дело дошло до разрыва? Было объяснение?.. Ведь он все-таки любит тебя, Инночка? Не правда ли?.. И очень любит? — спрашивала мать, любовно и грустно взглядывая на дочь и плотнее усаживаясь на диван, чтобы выслушать подробный рассказ дочери о том, как все это вышло.
Эти вопросы кольнули Инну Николаевну. О, как далека мать от понимания всего ужаса ее брачной жизни и ее душевного настроения. А ведь сама несчастлива с отцом!
— Я не любила его, мама… И вообще мы с ним не сходились… И вышло это просто, как видишь… Я приехала к вам и не вернусь более к нему… Положим, я во многом виновата перед ним, но…
— Что ты, что ты, Инночка! В чем ты могла быть виновата перед ним?.. Если немножко кокетничала, так что ж тут дурного? Он все-таки не имеет права ни в чем тебя упрекнуть… Ты была честной и верной женой… Точно я тебя не знаю.
«Если б мама знала!» — пронеслось в голове Инны Николаевны.
И она прижалась головой к матери, словно ребенок, ищущий защиты, и сказала:
— Не будем пока об этом говорить, мама… Я виновата уж тем, что была женой человека, которого не любила…
И мать и дочь несколько минут сидели молча.
Наконец Инна Николаевна спросила:
— А папа не будет недоволен, что я приехала?.. Мне все кажется, что я стесню вас…
— Как тебе не стыдно, Инночка!..
И Антонина Сергеевна стала говорить, как она рада, что Инночка и Леночка будут около нее и что, конечно, отец тоже будет рад. Он ведь так любит и ее и Тину. И, разумеется, никакого стеснения и быть не может. Напротив, в доме станет веселее от присутствия внучки.
В это время в гостиную вошел лакей и доложил Инне Николаевне, что кучер просит деньги.
— Я и забыла… Заплати, мамочка! — попросила она и по-французски прибавила: — Ведь я ничего оттуда не взяла… Одно белье и платье, которое на мне…
— Милая! Это благородно! — воскликнула мать и, отпустив лакея, снова обняла Инну Николаевну и сказала, что она поговорит с отцом, и, конечно, он с удовольствием даст денег, и у Инночки будет все, что нужно. — И у меня есть свои триста рублей. Возьми их, голубка!
Хотя Инна Николаевна не сомневалась, что отец не откажет, все-таки сознание материальной зависимости от него несколько отравляло радость нового ее положения, и она подумала, что непременно попросит Никодимцева приискать ей какие-нибудь занятия.
За четверть часа до обеда пришла Тина, закрасневшаяся, свежая, оживленная.
По обыкновению, она не сказала матери, где была, и, здороваясь с сестрой, проговорила:
— Цвет лица у тебя нехороший. Видно, мало ходишь. Надо ходить, ходить.
И, когда мать сказала, что Инна будет жить теперь с ними, молодая девушка радостно проговорила:
— Наконец-то ты рассталась со своим идиотом. Надеюсь, примирения больше не будет?
— Надеюсь…
— Ты не раскисай, Инна. Не вздумай его пожалеть.
— Теперь уж не пожалею! — значительно проговорила Инна Николаевна.
— Конечно, разведешься?
— Он не хочет давать развода.
— Не хочет? Какой негодяй!.. Видно, надеется, что ты вернешься? Вот и выходи после этого замуж! — смеясь, проговорила молодая девушка.
— Не все же такие, Тина! — заметила Антонина Сергеевна.
— Все, мама! — категорически заявила Тина, точно она отлично знала мужчин. — Пока женщина, которую они любят, как говорят, при них, они готовы ползать на четвереньках, а уйди она… А ты, Инна, попросила бы Никодимцева.
Инна Николаевна слегка покраснела.
— О чем?
— Чтобы он тебе помог, если твой идиот в самом деле будет упрямиться…
— Но что же Никодимцев может?
— Он может поехать к начальнику твоего мужа и попросить…
— Это лучше папе сделать! — заметила Антонина Сергеевна.
— Для папы не сделают того, что сделают для Никодимцева. А он порядочный человек и, конечно, с удовольствием исполнит просьбу Инны! — сказала молодая девушка, не сомневавшаяся, как и многие, что Никодимцев близок с Инной Николаевной.
— Он и так был настолько добр, что обещал выхлопотать мне отдельный вид на жительство…
Антонина Сергеевна вышла из гостиной. Сестры пошли в комнату Татьяны Николаевны.
— Он тебе и развод выхлопочет. Это в его интересах! — заговорила Тина.
— Это почему?
— Да потому, что он влюблен в тебя и…
— И что еще?
— И, разумеется, скоро сделает тебе предложение, Инна… Точно ты сама этого не знаешь… А за него еще можно рискнуть… Он, наверное, в разводе не откажет… Не правда ли, Инна? — с веселым смехом говорила Татьяна Николаевна.