Равнодушные
Шрифт:
«Молодец!» — невольно пронеслось у него в голове и отозвалось на сердце.
— Здравствуй, папа. Здоров, надеюсь! — проговорил свое обыкновенное приветствие Алексей.
И, пожавши протянутую ему руку, сел против отца и прибавил:
— Ольга и Сережа кланяются тебе и извиняются, что не придут сегодня к тебе. Ольга едет в концерт, а Сережа, по обыкновению, что-то долбит…
О матери он не обмолвился ни единым словом.
— Спасибо за поклоны. Здоров, как видишь… Кофе хочешь?
— Благодарю,
— Выпей, Леша… Я тебя прошу, выпей… Попробуй нашего кофе! — почти умоляла Шура в качестве хозяйки, желавшей похвастать кофе, который казался ей совсем не таким, какой пьют другие, а каким-то особенно вкусным.
Алексей не понял или не соблаговолил понять, сколько удовольствия доставил бы он маленькой сестре своим согласием выпить чашку, и спокойным, авторитетным тоном сказал ей:
— Не приставай, Шура. Ведь я говорю, что только что пил.
— А разве одну чашку… ну, полчашки нельзя?
— Нельзя. Я свои два стакана выпил и до завтрака ничего не ем. Надо, Шура, и в еде соблюдать порядок… Это крайне полезно.
Шура примолкла. Отец едва заметно усмехнулся.
— Так налей мне третий стакан. Твой кофе действительно прелестен! — сказал Ордынцев, чтоб доставить удовольствие Шуре.
При всем желании поговорить с сыном, Ордынцев как-то не находил темы и несколько стеснялся этим.
Но Алексей сам постарался занимать отца и проговорил:
— Читал о смерти Бориса Александровича?
— Читал…
— Вот глупая смерть! Тебе известны причины?
— Известны.
— Признаться, я считал покойника умнее. А то стреляться из-за такой глупости — не понимаю!
Этот спокойно-уверенный тон сына начинал раздражать Ордынцева.
— Ты, конечно, и вообще не понимаешь самоубийства? — спросил он, стараясь быть сдержанным.
— Не понимаю, хотя и допускаю, что каждый волен располагать своей жизнью, как ему заблагорассудится… А ты разве одобряешь самоубийства?
— Бывают случаи, когда вполне одобряю! — возбужденно воскликнул Ордынцев.
Сын стал занимать отца, перейдя осторожно на другую тему, сожалея, что коснулся первой. Он никак не рассчитывал встретить в отце защитника самоубийства.
И он, чтоб занять отца, стал рассказывать — и, по обыкновению, ясно, точно и красиво, — о новом, интересном открытии в химии.
— А с кем Ольга поехала в концерт? — прервал на половине рассказа Ордынцев.
— С мамой и с Уздечкиным, — ответил Алексей, несколько удивленный вопросом и тем, что его перебивают.
И он докончил рассказ, значительно сократив его.
Наступило молчание.
— Ты знаком со Скурагиным… студентом на математическом факультете? — вдруг спросил Ордынцев.
— Нет, не знаком… Видел его и слышал о нем.
— Жаль, что незнаком…
— А разве так интересно?..
— Очень… Интересней нового открытия в химии! — иронически промолвил Ордынцев.
Алексей слегка пожал плечами.
А Ордынцев, видимо раздражаясь, продолжал:
— А о голоде слышал?
— Читал.
— И что же?..
— Ничего… Известные следствия известных бытовых условий.
— Равнодушен к этому вопросу?..
— Почти…
— И находишь, вероятно, что помогать не следует?
— Нахожу… И имею основания находить… Но так как чужие мнения тебя раздражают, то я лучше уйду… Прощай!
— Прощай! — холодно сказал Ордынцев.
И в догонку крикнул:
— Попроси Ольгу зайти ко мне на днях…
— Когда именно… Утром или вечером?
— Вечером завтра…
И когда сын ушел, Ордынцев шепнул:
— О, что за определенный молодой человек!
И в ту же минуту сорвался с места и побежал в прихожую.
Алексей одевал пальто.
— Не сердись, Алеша… Ты не виноват, что такой… Не виноват! Прости меня! Пойми, что мне больно твое равнодушие к общественным вопросам.
И Ордынцев с глазами, полными слез, обнял сына.
— Я ни в чем не обвиняю тебя, папа… Нам не нужно только говорить о том, что тебя раздражает. Вот и все… У тебя нервы взвинчены… Прощай, и на меня не сердись за то, что я не такой, каким ты бы хотел меня видеть!..
И он ушел, не выказав никакой ласки к отцу. Снисходительная нотка звучала в его словах — и только.
Ордынцев прошел в свой кабинет и принялся за газету. Шура, грустная, сидела в своей комнате и, не понимая истинных причин раздражения отца, считала его виноватым.
— Папочка, да за что ты прогнал Алешу? — спросила она, прибежав через несколько минут к отцу, встревоженная и негодующая.
— Он сам ушел…
— Но ты сердился на него… Ты показывал свою нелюбовь… За что же ты его не любишь?.. Отчего ты никогда не поговоришь с ним ласково. Не скажешь, что он неправ…
Отец слушал заступницу и вдруг обнял ее и взволнованно проговорил:
— Он не виноват, деточка, и я извинялся… Но его не убедить… Он… законченный! — тоскливо прибавил он.
— Что значит: законченный?
— Безнадежный! Он останется таким же сухим, себялюбивым и равнодушным ко всему, что не касается его собственной особы.
— Так зачем ты… ты не учил его, что таким быть нехорошо?..
— Милая! Мне некогда было смотреть за вами… Но я виноват… Знаю это и все-таки раздражаюсь… Такой, как Алеша, — не один… Алеша умен и даровит… и от этого другим будет хуже… Он заставит страдать более слабых… Его будут ненавидеть…