Равновесие

Джиллиан

Он взялся за толстую резную ручку и с усилием отворил дверь. На него, стоящего на влажном прохладном, несмотря на солнце, воздухе, изнутри пахнуло сухим свечным дымом, щекочущим нос ароматом кадила и запахом просушенного дерева и ткани. Он вошёл, придержав за собой дверь, чтобы не хлопнуть.

Служба закончилась. Священник стоял у стены, внимательно слушая старую женщину, явно из активных пенсионерок, которая вполголоса, но с видимым возмущением что-то рассказывала ему. Неслышно по помещению юркала старушка, которая то и дело застывала перед высокими подсвечниками, или снимая нагар с горящих свечей, убирая ли огарки догоревших...

Справа на входе был небольшой киоск. Бродяга нагнулся с деньгами к окошечку и получил две свечи. Когда он подошёл к большому подсвечнику, легко уловил на себе оценивающий взгляд священника, хоть и брошенный мимоходом. Но женщина его держала своим причитанием. Не подошёл. Бродяга развернулся к подсвечнику и зажёг свечи, с трудом найдя затем место, куда вставить их. И замер совершенно с пустой головой. О чём молиться крещёному? Чего просить? И стоит ли просить, если знаешь свою судьбу? Пока шёл к часовне, столько мыслей клубилось несвязных. А сейчас - пусто. Только смотреть хочется на огонь, подрагивающий и потрескивающий из-за небольших сквозняков. Жёлтый, прозрачный, изредка вспыхивающий искрами.

"Это ваше место поклонения силам?"

– Угу...

"Мне помолчать?"

Он промолчал сам, и "бессмертный" заткнулся.

Бродяга поднял глаза и наткнулся на взгляд - для кого-то сострадающий, для него - насмешливый. Некоторое время смотрел на лик, постепенно понимая, что в нём не простая насмешка, а усталая. И предложил, сам усмехаясь своей просьбе: "Вразуми!"

И остался стоять, следя за постепенно тающими свечами. Шустрая бабулька, бегавшая вокруг да около, то и дело возмущённо поглядывала на него, но он не уходил, прекрасно зная, что уйдёт - она немедленно снимет все свечи, а ему вдруг так захотелось, чтобы его две сгорели полностью...

"Мы... не слышим тебя..." - прошелестело опадающим пеплом.

Снова обернулся священник - на этот раз какой-то встревоженный, но смотрел уже не на странного бродягу, поставившего свечи. Точней не смотрел - осматривался.

Отведя глаза от сияющего в подсвечнике огня, бродяга тоже не сразу понял, что происходит. Но в часовне свет, щедро вливающийся из высоких и широких окон, неожиданно темнел, а в помещение, прогретое как живым огнём, так и солнцем, откуда-то понизу вползали волны холода... И рост тьмы начинался тоже с пола. С небольших, сначала обычных сумерек, которых здесь было множество.

"Что происходит?" - тревожно спросил "бессмертный".

– Кажется, мы с тобой что-то нарушили, - прошептал бродяга, глядя, как с пола поднимаются струйки чёрного дыма. Они обволакивали его ноги, но на уровне колена внезапно дёргались, словно не могли пройти выше определённой границы.

Старая женщина то ли испугалась, то ли закончила рассказывать о своих горестях - и вышла. Священник, высокий толстощёкий мужчина, встал возле входной двери и медленно оглядывал часовню. Выглянула из киоска женщина в чёрном платке, обеспокоенно спросила:

– Отец Михаил, что?

– Сейчас, Маруся...
– сосредоточенно сказал тот.

Поглядывая на бродягу, он быстро прошёл на середину помещения и, пожав плечами, быстро замахал кадилом, бормоча что-то, наверное, из молитв.

Бродяга решился. Он повернулся к двери и торопливо зашагал на выход. Но не выдержал: то ли любопытство заело, то ли серьёзно захотелось узнать, но он остановился, чтобы дотронуться до широкого рукава рясы.

– Что... мне делать?

Священник взглянул на него. Смешное толстощёкое лицо довольно молодого ещё человека чуть за тридцать дрогнуло. Смеётся? Устал отвечать на один и тот же вопрос? Да и ответит ли?

– Не сдаваться, - ответил он.
– Бог помогает деятельным.

И пошёл дальше, помахивая кадилом с дёргающимися, взвивающимися по сторонам воронками ароматного дыма.

Бродяга закрыл за собой дверь.

Расхожий ответ. Скажем так, удобный ответ на все случаи жизни.

Но странно подходящий к его ситуации.

Он вышел из маленького дворика, окружённого невысокой оградой, под тем же обстрелом враждебных глаз, свернул к дорожке на дороге кверху, к тому самому дому...

Чужая смерть настигла его в момент, когда крыльцо часовни скрылось за кустами шиповника, растущими вокруг ограды. Он рухнул на колени, ещё машинально стараясь удержаться, но упал ничком. Съёжился, нет - скорчился, пряча руки-ноги внутри себя, словно пытался согреться... Согреться... Такого с ним ещё не было. Он словно разделился на три части, считая "бессмертного", причём две части были "свои", но одна какая-то бессмысленная, а вторая умирала вместе с первой и не понимала: что это за необычная смерть? Он умирал, постепенно остывая, словно замерзал в снегу. И не сопротивлялся этому. Но такого быть не может! Лето... Глупые мысли в страшный момент. "Деятельным..." Слово эхом скользнуло в сознание, которое ещё было его, но оно словно сближалось с тем, умирающим наяву, по-настоящему.

"Дом... Надо возвращаться к дому", - беспокойно подсказал "бессмертный".

Бродяга с усилием поднял сопротивляющуюся руку...

И свалился с приступка при мусорном контейнере. Утро.

– Но мы здесь были - и ничего...

"Ищи".

Псины оглядывались и начинали закипать злобой: бродяга всё-таки решился поживиться тем же, что и они. Скалились, предупреждая... А он, перебрав мусор по верхам, не веря самому себе, вдруг озлился и схватился за край контейнера, Напрягшись, просто-напросто опрокинул его, вываливая всё сразу. Собаки подскочили к дармовой жратве, которую теперь и добывать не надо. Он буквально залез в этот мусор сам и руками вытаскивал всю вонючую хрень, уже понимая, что именно сейчас появится на свет, но отказываясь верить, что в современном городе такое может случиться.

Полотенце, свёрнутое в скатку, просто само выпало к его ногам, проскочив мимо рук. Он подхватил его осторожно и с теми же предосторожностями размотал и тут же прижал к себе холодеющее, поразительно маленькое тельце. Почувствовал, что его сердце раздирает боль возмущения - не умирающего выброшенного младенца, его самого.

"Деятельным..."

Он бросил взгляд на мусор, вокруг которого грызлись собаки, понимая, что надо бы пошустрей сматываться с этого места, пока не прискакала та вопящая дворничиха. И так вон на него уставились двое-трое, вставшие неподалёку. Он не разбирал фигур - не до них... Нагнулся, схватил какую-то смятую длинную толстую одёжку и, прижимая к себе тельце младенца, укрытое (закрытое?) этой одёжкой, быстро пошёл со двора.

"Ах, деятельным..." - мысленно сквозь зубы повторял он, стремительно шагая по пешеходной дорожке к мосту. Зарядил мелкий дождь, укрывший его и его добычу, которая даже не пискнула - давно, наверное, лежала... По времени, рассуждал он, те трое на мосту были примерно где-то до дождя. Значит, их следы должны остаться. Что ж, хоть сегодня не надо будет беспокоиться, как быть со спасённым. На ходу, пользуясь серыми струями дождя, которые не позволяли со стороны разглядеть, что именно он делает, бродяга совсем размотал полотенце и голым прижал ребёнка к себе, к своей горячей от движения коже.