Рай под колпаком

Забирко Виталий Сергеевич

Писатель не перебивал. Слушал, курил, недоверчиво улыбаясь. Пили мы часто и без тостов — какие к черту тосты, когда за окном такое? Поэтому потребляли коньяк как лекарство, чтобы унять смуту в голове и тяжесть на сердце. Но пили не каплями, а большими дозами. То есть не чайными ложками, а чайными стаканами.

Когда мой рассказ подошел к концу и я поведал о том, как разбил машину о купол, Валентин Сергеевич встал, нетвердой походкой подошел к окну и посмотрел на небо.

— М-да, действительно, если купол розовый, то небо должно быть зеленым… — пробормотал он. — Ох, ну и накурил

я тут…

Он распахнул форточку, но не отпустил ее, а стал внимательно осматривать, держась за шпингалет.

— Что вы там обнаружили? — спросил я.

— Проверяю… — пробормотал он себе под нос. — Похоже, вы правы…

— В чем?

— Мочиться в форточку действительно неудобно…

Мы рассмеялись, но смех получился невеселым. Отнюдь.

— Послушайте, Артем, — сказал Валентин Сергеевич, — если изменения в накрытом куполом городе столь глобальны, но в масштабах страны все-таки локальны, то следует ожидать заявление российского правительства. Давайте включим телевизор.

Он посмотрел на экран переносного телевизора, стоявшего в углу кухни на подвесной консоли.

Голова у писателя работала. Я как-то о телевизоре и не подумал.

— Насчет заявления правительства вы, пожалуй, размечтались, — сказал я. — Пока министры чесаться будут, можно оккупировать всю страну. Но репортажи средств массовой информации с места событий должны быть.

Достав из ящика стола дистанционный пульт управления, я включил телевизор.

Около получаса мы смотрели телевизор, перепрыгивая с программы на программу, но новостей нигде не обнаружили. Да и программы были какие-то не такие. С экрана напрочь исчезла атрибутика каналов, отсутствовала реклама, ни по одному из них не транслировали новости. Крутили художественные фильмы, постановки спектаклей, видовые фильмы, научно-популярные из жизни животных и растений, спорт… И мне почему-то подумалось, что все эти программы транслируются не из столицы, а идут откуда-то из другого места. Не зря Холмовск накрыли куполом — не везде «розовая революция» победила. По всей стране как ни в чем не бывало продолжается прежняя жизнь, и только у нас, под колпаком, началась вот такая, экспериментальная…

Смотрели мы молча, с напряжением ожидая новостей, и единственное, что делали во время просмотра, так это пили. Если первую бутылку коньяка, пока я рассказывал о своих злоключениях, мы оприходовали за час, то вторую «приговорили» за полчаса.

— Не будет новостей… — наконец подвел итог нашему просмотру Валентин Сергеевич. — Кстати, Артем, вы обратили внимание, какие фильмы крутят?

— Какие?

— Исключительно высокохудожественные, ни одного низкопробного. Будто ввели цензуру и отсекли порнографию и насилие.

— Вы уверены? — удивился я.

На содержание фильмов я не обратил внимания, ждал новостей, и страстное желание услышать их отсекло аналитические способности.

— Абсолютно уверен. Это у меня профессиональное — оценка качества произведений… Чуть ли не на подсознательном уровне. Дайте-ка мне пульт.

Он взял пульт, защелкал каналами и установил программу, по которой транслировался классический балет.

— Во-от… — протянул он. — Так лучше. По крайней мере, напоминает время оно.

— Простите,

что?

— Я так называю дни переворота в Советском Союзе. Тогда по всем каналам — их всего три или четыре было — крутили «Лебединое озеро».

— Да ну вас к черту с вашими аналогиями! — выругался я, отобрал у него пульт и выключил телевизор. — Идемте в комнату, по Интернету посмотрим.

— Вы думаете, Интернет работает? А если работает, то там цензура не покопалась?

— Не знаю. Но попробовать надо. В противном случае, остается только одно — завернуться в простыню и ползти на кладбище.

— Убедили, — кивнул Валентин Сергеевич. — Идемте. Но… Но вначале выпьем.

От выпить я не отказался. Мы выпили по сто граммов, будто перед атакой на вражеские редуты, и направились в комнату.

С замиранием сердца я включил компьютер, нажал на иконку Интернета. Интернет загрузился неожиданно быстро, но Валентин Сергеевич оказался прав. Сайты новостей исчезли как по мановению волшебной палочки. Сохранились лишь сайты образовательных программ, научные, сайты библиотек художественной литературы… В отчаянии я вошел на развлекательный сайт, посмотрел игры. Ни «стрелялок» с морями крови, ни остросюжетных «ходилок» не было. Одни интеллектуальные игры. Порносайтов я тоже не нашел — все вычистила неведомая цензура.

— Выключайте, — махнул рукой Валентин Сергеевич, — идемте пить.

Я выключил компьютер и поплелся за ним на кухню пить коньяк. А что нам еще оставалось делать в розовом мире? Судя по постовому на околице города, механику автосервиса Толику Вахрушеву, двум, вчерашним пьянчугам из кафе у липового сквера, всем горожанам нашлось место под циклопическим колпаком. Только мы с Валентином Сергеевичем оказались изгоями и бродили в розовом тумане как неприкаянные.

— Ничего, Артем, бывали времена и похуже, — сказал Валентин Сергеевич, закуривая. — Чего, собственно, расстраиваться? Еда, одежда, выпивка — все задарма, на халяву. Живи и радуйся. Правда, сигареты скоро кончатся, но, быть может, и к лучшему. Давно мечтал бросить, силы воли не хватало.

Я выпил, но радоваться почему-то не хотелось. Ни я, ни писатель не знали, что будет завтра.

— А вы заметили, что они все непьющие? — сказал я. — Как бы и спиртное скоро не кончилось.

Мое предположение писателя огорчило.

— М-да, — сказал он. — Это хуже… Но тоже пережить можно. Другое беспокоит: чем тогда заниматься? Кому я как писатель здесь нужен? Вы обратили внимание, что все изменились, кроме нас? Похоже, в эксперименте нам отведена какая-то особая роль.

В данном случае он был абсолютно прав, и это беспокоило меня больше всего.

— Либо мы просто лишние в эксперименте, — высказал я надежду, хотя сам в это не верил.

— Да? — Валентин Сергеевич заломил бровь, подумал. — Тогда нам совсем плохо. Человек — существо общественное, жить вне общества не может. Превращается в животное. Надеюсь, вы ошибаетесь.

Я глянул на него исподлобья, но ничего не сказал. Здесь наши точки зрения полярны. Ничего на свете я не желал больше, чем быть независимым ни от кого. И в первую очередь — от общества.

Валентин Сергеевич вновь наполнил стаканы.