Рай под колпаком
Шрифт:
Не став огибать косогор по серпантину, я пустил машину напрямик, как совсем недавно это сделал Ремишевский, догоняя мои «Жигули». Но лихо, как было у Ремишевского, не получилось — на малом энергоснабжении стопоход взбирался натужно, оскальзываясь на раскисшей глине, и меня немилосердно болтало в салоне.
Наконец машина выбралась по склону косогора на грунтовую дорогу, и я увидел у второй высоковольтной опоры, напротив захоронения Мамонта Марка Мироновича, стоящий стопоход. Меня ждали, и я знал — кто.
Подъехав поближе, я остановился и выбрался под дождь. Дверца второго стопохода открылась, и на раскисшую землю спрыгнул Ремишевский.
Наши взгляды встретились, и мы долго непримиримо смотрели друг другу
— Возвращайся в особняк и носа оттуда не показывай, — процедил Ремишевский.
— Нет, — упрямо покачал я головой.
— Что ж, ты сам выбрал…
Он вскинул руку, и сгусток раскаленной плазмы устремился ко мне. Прыгнув в сторону, я кубарем перекатился по мокрой траве, вскочил на ноги… Но второго выстрела не последовало.
— Это последнее предупреждение, — сказал Ремишевский. — Если ты не уберешься, буду стрелять очередями на поражение.
— Напрасно ты так, — покачал я головой. — Американской дуэли не будет.
— А что будет? — ухмыльнулся Ремишевский.
Я посмотрел ему в глаза, и ухмылка сползла с лица Ремишевского. Но выстрелить он не успел.
— Будет Аутонпец!
Ремишевский застыл, словно в детской игре «Замри!», а затем медленно завалился на спину. Как деревянная статуя, не сгибаясь.
Я подошел к нему, посмотрел на распростертое тело. Широко раскинув руки, Ремишевский навзничь лежал на траве и остановившимся взглядом смотрел в низкое серое небо. Мелкая морось дождя била по стеклянным глазам, скапливалась водой в глазницах и стекала по щекам, будто мертвый плакал. Но я не испытывал сожаления. Передо мной лежал мертвый биоробот с жестко заданной программой. Биоробот с человеческим телом и человеческой психологией, которому так и не довелось стать человеком, как это удалось мне.
Я отвернулся и твердым шагом направился к помпезному надгробию на фальшивой могиле никогда не существовавшего Мамонта Марка Мироновича. Назад я оглядываться не собирался — все, что осталось за спиной, принадлежало прошлому, а мне предстояло разбираться с будущим.
Просыпающаяся память подсказывала, что нужно делать. Детектор пересадочной станции опознает меня по хромосомам Тонкэ как своего и инициирует процесс перемещения в иной мир. Кодов миров я не знал, но, быть может, и к лучшему. Это был мой путь, мой выбор, который я сделал без чьей-либо подсказки, и пройти его я должен сам, надеясь только на себя, чтобы составить непредвзятое мнение как об эго, так и о человечестве. Чтобы потом с чистой совестью положить информацию на чаши весов и посмотреть, что перевесит.
Подойдя к золоченому орлу, восседавшему на гранитной глыбе, я не стал медлить и сунул руку в открытый клюв. Пару секунд ничего не происходило, затем крылья орла дрогнули, блеснули глаза, и клюв со щелчком сомкнулся на ладони, будто компостируя проезд между мирами.
АВТОРСКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
С тех пор, как на Земле появилась первая Сфера, а затем в течение недели на различных континентах возникло еще двадцать семь аналогичных образований, прошло более трех лет. За эти годы каких только версий происхождения Сфер ни выдвигалось, но ни одна из них не нашла подтверждения. Испытав на первых порах глубокий психологический шок, человечество объединило вооруженные силы различных государств для отражения предполагаемого вторжения. Однако никто не собирался ни порабощать человечество, ни вступать с ним в контакт. А все попытки проникнуть в Сферы или хотя бы определить, из какой субстанции они созданы, оканчиваются фиаско. Даже рассмотреть, что происходит внутри Сфер, невозможно из-за чудовищной дисперсии света.
Впрочем, ни Сферы, ни многочисленные теории их происхождения не являются поводом для написания послесловия. Единственная цель, которую я преследую, — восстановление
Я никогда не писал научной фантастики «ближнего прицела», объясняющей реальные загадочные феномены, и, когда на Земле появились Сферы, отнесся скептически как к последующему информационному буму, так и к многочисленным версиям, посвященным пришельцам и инопланетному вторжению. На свете предостаточно необъяснимых явлений, и не стоит все приписывать вмешательству иного разума. Поэтому я с не меньшей долей скепсиса воспринял рассказ Артема Новикова, поведавшего мне историю своих злоключений внутри одной из Сфер. Однако последующие события в корне изменили мою точку зрения, что и послужило поводом к написанию романа.
Познакомился я с Новиковым поздней осенью, через полгода после появления на Земле Сфер, когда ожидание неизбежного вторжения из космоса начало постепенно угасать и политическая ситуация в мире стабилизировалась. Он позвонил по телефону, представился другом Бескровного, с которым мы неоднократно встречались на различных форумах фантастики, и напросился в гости.
Новиков оказался приятным собеседником, моложавым, лет сорока, но почти полностью седым. Около часа мы говорили о фантастике, а затем, когда я посетовал на судьбу Бескровного, сгинувшего в Холмовске под первой Сферой, Новиков и рассказал свою историю. Заметив, что я принял рассказ с недоверием, он попытался в качестве доказательства своей правдивости продемонстрировать уникальные способности по отгадыванию игральных карт. Получилось эффектно — он угадывал карты, которые я наобум доставал из колоды, даже сидя ко мне спиной. Однако этим только усилил мое недоверие — и не таких карточных фокусников я встречал и, кстати, сам кое-что умею.
В конце концов, уяснив, что меня не переубедить, Новиков отказался от своих попыток, сказал, что его, в общем-то, не волнует, верю я ему или нет, поскольку цель его прихода несколько иная. Он вынул из кармана сложенную пополам рукопись научной статьи Бескровного и попросил передать ее в Академию наук. Мы еще немного поговорили о фантастике, сетуя на засилье бульварной литературы, и поздним вечером расстались. Больше я с Новиковым не встречался, а своего адреса он не оставил.
На следующий день я прочитал статью и почти ничего не понял, поскольку, в отличие от Бескровного, получил гуманитарное образование и о теоретической ядерной физике имел весьма смутное представление. В этот момент я пожалел, что согласился взять статью Бескровного, так как посчитал неэтичным напрямую передавать в Академию наук рукопись, чья научная ценность для меня неясна. С неделю я мучился, не зная, как поступить, пока наконец не вспомнил, что на одном из вечеров в Доме литераторов познакомился с академиком РАН Гатановым. Знакомство было мимолетным, ни к чему не обязывающим, но у меня сохранилась визитная карточка академика. Я разыскал карточку, позвонил, напомнил о себе, и мы договорились встретиться на кафедре общей физики государственного университета.
Принял меня академик в маленьком кабинете, где вся стена над рабочим столом была увешана грамотами известных университетов мира — Гарварда, Кембриджа и прочих. В одной грамоте говорилось, что академик Гатанов является выдающимся ученым второго тысячелетия, другая утверждала, что он входит в элиту ученых двадцатого столетия, и так далее (лишь много позже я узнал, что престижные университеты торгуют подобными грамотами как индульгенциями, по сто-двести долларов за штуку, и их наличие в кабинете является единственным свидетельством известности Гатанова, так как до последнего времени в Интернете об этом «выдающемся» ученом и его «гениальных» работах не упоминалось).