Рай рядом
Шрифт:
А детей в семье было семеро… нет, шестеро: старший, юный офицерик, вскоре убит в уличных боях. Красными, белыми? Не говорила мама Люсе, хотя вряд ли не знала. Но как же счастлива была, как благодарна Ленину (да, именно ему, и совершенно искренне!), когда их, дохленьких детишек, однажды вывезли в какую-то брошенную хозяевами усадьбу на Волге. А там пошили всем симпатичные одинаковые матроски, и, главное, стали кормить по чуть-чуть, но по часам, несколько раз в день! Вот удача-то какая, спасение…
Неподалеку жил известный композитор Гречанинов, «милый старичок», по ее словам, который приходил к ним с музыкальными уроками. Почему не заметил одаренную малышку, не
Да, мамочка по слуху могла любую мелодию сыграть, подобрать – и так удивительно красиво, точно! То, чему Люся не научилась никогда, как и большинство детей в их «музыкалке». Но с детства вошло в мамину жизнь, определило ее не вдохновляющее напутствие маститого композитора, а унижение многолетней мучительной нужды… Они же, младшие, мама рассказывала, всё канючили дома, заснуть не могли: «Хлебушка бы, хоть бы корочку…» Отец как-то не выдержал и заехал тяжеленькой серебряной ложкой, которой помешивал свой травяной чай, по чьей-то ребячьей маковке! Поправил очки дрожащими руками, снова уткнулся в книгу… Потом, с открытием Торгсина, и столовое серебро, и даже детские нательные крестики – все ушло на эти «корочки»!
Да, серебряная ложка… Два слова о ней, волшебной, с которой счастливцы прямо-таки рождаются по известной поговорке. Вот, например, Толстой, уходя из Ясной Поляны, от спорной, на наш современный взгляд, «роскоши» ее уклада, кое-что забыл и в письме к дочери просит ему привезти. Что же? Том «Братьев Карамазова» и… пилочку для ногтей! Удивительно: нравственные, человеческие метания, философские, религиозные поиски-потрясения – кажется, всё случалось в долгой жизни графа Толстого. Нет, не всё – никогда не было голода и нищеты! Не случилось, к великому счастью русской, мировой литературы. Вот и уцелела уготованная ему по праву рождения серебряная ложка, за которой шеренгой няньки-мамки, учителя, гувернеры, и пилочка, и пиетет окружающих, и «ваше сиятельство, чего изволите?» Даром что столько лет добровольно прожил подвижником-тружеником: пахал, косил, сам себя обслуживал, пешком отшагал сотни километров, воевал, семь лет, по собственным подсчетам, провел в седле. Однако не бился в тисках нужды, а писал величайший роман человечества, «Войну и мир», и много, много еще чего абсолютно гениального.
Но сколько же у нас в России талантов и даже, несомненно, гениев, на всю жизнь ушибленных жестокими лишениями, трудной многовековой судьбой нашей великой страны! Войнами, войнами… Людей, чьи «искры божьи» не стали победительным, ярким пламенем, не сумели они согреть им себя и всех-всех вокруг! Только домашних и друзей изредка радовали, как Люсина мама, что так счастливо жила с Люсиным папой, безгранично любящим «своих девочек», фронтовиком, тружеником, человеком долга и щепетильной честности. До самой его близкой смерти в деревянном щелястом домишке с печкой да холодной водой в кране… О, как грустно думать, рассуждать обо всем этом!
Мамочка рассказывала, что иногда ей снилась сцена. Будто играть ей надо не на домре в оркестре, как в санаторной самодеятельности, как в реальности, а на рояле! И она идет, и ноги подкашиваются не от страха, – от радости, да такой огромной, что даже плакать хочется! «Вот, вот сейчас, сейчас выйду, сыграю наконец…» Зато Люся нахально не явилась на выпускной концерт в большом импозантном зале новой музыкальной школы. Должна была исполнять техничный этюд Мошковского, но ни он, ни собственная «техничность» здорово ей не нравились, вот и заявила, что сбила палец, играя в волейбол.
Больше того: получив диплом, долго даже не открывала пианино. Но любимое духоподъемное «Болеро» Равеля проигрывала на патефоне частенько. (Между прочим и папа им удивительно проникся, мог слушать несколько раз подряд!) А, услышав в репродукторе, скажем, «Шехеразаду» Римского-Корсакова, вся семья прямо-таки млела от изумительной, изысканной мелодии солирующей скрипочки, от могучего рокота оркестра. Бессловесная, волшебная сказка музыки пленяла, многокрасочно входила в душу, утешала, увлекала в Бог весть какие небесные выси… Которые как-то вот не жалуют, не жалеют наш добрый, отважный, такой многотерпеливый народ!
Да, «дела давно минувших дней», как говорится. Сейчас, кстати, по радио редко передают классику, даже песенную, а уж по телевидению и подавно. Почему?! Подумать только, эта райская гармоничная красота живет где-то рядом с нами, для многих почти неведомая… Зато гремит и скрежещет, терзая жестокой несправедливостью изболевшиеся русские души, новая война!
Недавно литературовед, педагог на пенсии Людмила Ивановна, Люся, приехав в родной город, прогулялась с внучкой-студенткой по центру. По местам, где некогда звенела-тренькала на все лады ее «музыкалка». Сто лет назад! Ну, не сто, конечно, но тоже немало… Недолго звенела, впрочем. Шестой, последний класс Люся заканчивала уже в новом солидном здании через дорогу. На месте смешного теремка теперь десятилетиями возвышались, сползая вниз по склону, бетонные террасы ресторана «Каскад». Который однажды даже удостоился стихотворных строчек от одного случайного посетителя, впоследствии Нобелевского лауреата. (О чем Людмила Ивановна писала не в одной своей публикации!) Но, оказывается, сломали и его, что-то такое громоздкое начали строить…Что, интересно?
– А ты знаешь, ба, мне иногда так хочется как следует играть на гитаре! Помнишь, немножко занималась в детстве, восстановить бы… Ты вон тоже иногда садишься за пианино, играешь. Без хорошей музыки ведь никак, особенно сейчас, правда?
Правда. Никак!
2022–2023
Места чужие и родные
Да, это «культовый», «знаковый» – как еще теперь говорится? – момент. Ввод советских войск в Чехословакию. Всеобщее нынче мнение: безобразие и подлость.
Но мы с подругой юности Ириной, тоже сочинкой, помним другое. Еще в университете рассказывала хорошенькая Яра, которую зимой все стали называть Снегурочкой: ходила-красовалась в белой короткой синтетической шубке, белых колготках, белых сапожках. Учились с ней на разных факультетах, но вдруг к нам, старшекурсницам, в общежитии стали подселять иностранок из Чехословакии – целый десант их в универе объявился! И Яра, еще девчушка, когда «вводили и вредили», однажды со смехом вспоминала: прибежал сосед, стал возмущаться, кричать о советских танках на улицах, а ее отец… Он был простой человек, рабочий на столичном заводе, не одобрял длинноволосых хиппи с «косячками», нахальных «гомиков», появившиеся в стране порнофильмы и стриптиз-бары. Так вот он сказал тогда веско и Яре очень памятно: «Советские танки? Снова, как в сорок пятом, когда фашистов раздавили? Вот и хорошо. Теперь можно будет спать спокойно!»