Рай земной
Шрифт:
Засели в кафе по соседству. Натали лень было снова выводить машину; Антон оказался вообще «безлошадным».
Натали спросила себе солянку; подумав, добавила водку и соленья. Антон показал жестом, чтобы рассчитывала только на себя. Непьющий. Томатный сок только взял, прям детский утренник какой-то.
Выпили: она водку, он сок. Принесли пепельницу, Натали вытянула ноги, зевнула и закурила.
– Пусть земля ему будет пухом, – сказала, чувствуя, как водка начинает свое теплое действие.
Антон одобрительно кивнул.
– Улыбнись-ка, – сказала Натали.
– Чего?
– Улыбнись, говорю.
Антон настороженно
– Женатый? – Натали стряхнула пепел.
Антон помотал головой: «Кому косоногий нужен?»
– А работаешь…
– Электриком. Могу сварку. Малярку разную. Инструктором по шахматам…
Это хорошо, что инструктором, подумала Натали и снова стряхнула пепел.
Допивать графин не стала: мозги нужны были ясными. Принесли солянку.
Натали задержала ложку на весу.
– Возьми меня в жены, Антон.
Сказано это было каким-то глухим, не ее голосом. Антон чуть поднял бровь. Брови были у него густые, богатые… Но Натали бровей его в тот момент не видела: глядела в суп, где меж картошкой и мясом плавала одинокая оливка.
– Детей тебе рожу, – поиграла с оливкой Натали. – Верной тебе буду. Послушной. Пять лет гарантию даю, – прибавила для чего-то.
Подняла глаза на Антона. Тот слушал неподвижно, только губами двигал. Шлеп-шлеп. Как покойный брательник.
– Хорошо. Я тебе тоже буду… – Антон запнулся. – Только одно условие…
Взял солонку и высыпал всю соль в суп Натали:
– Что ты сейчас это всё съешь.
Натали поглядела на сугроб быстро намокавшей, рыжевшей соли. Потом на Антона: очень захотелось плеснуть ему это в рожу. Сдержалась. Сама ведь идиотский разговор этот завела.
Просто встала и пошла снимать куртку с вешалки.
Антон сидел неподвижно, допил остаток томатного сока.
Натали вернулась к столику: забрать сигареты, оставить бабло, чтобы не думал…
Села.
Взяла ложку.
Стала быстро и решительно есть. Соль обжигала внутренности.
– Запивать можно? – поглядела на Антона.
Тот, приподнявшись, отнял у нее тарелку:
– Лады, не надо… Сам доем.
И быстро влил в себя остатки. Закашлялся.
Заказали потом две бутылки воды… так и не напились. Просидели до закрытия.
– Зачем улыбнуться просила? – спросил Антон, провожая ее обратно по лужам.
– Да какое-то лицо у тебя нерусское показалось.
– Поляки мы. – Антон слегка замедлил ход. – Поляки…
Она медленно, медленно движется по лесу. Солнце, между стволами висит сладкая духота. Платье расшнуровано, снято и подвешено на ветви бука, подальше от муравьев. Внимательно, где песочек почище, спускается к ручью. Теребит пяточкой воду, чтобы проверить холодность. Затем вступает в ручей и трижды приседает, троекратно вскрикивая: «Ай! Ай! Ай!..» Остудившись, спешит на берег, к оставленной одежде. Накидывает льняное покрывальце, обтирает им плечи и прочие цветущие члены. Но… Что это? Она слышит сзади тяжелый костный стук и смрадный запах. Кто-то властно схватывает и влечет к себе… О!.. Остов с остатками гниющей плоти ласкает ее и запечатлевает роковой поцелуй. Слезы отчаяния брызжут струями из глаз; солнце, лес и игривый ручей – все темнеет, все гаснет…
Плюша открывает глаза.
Она сидит в кабинете Карла Семеновича, в своем кресле, куда он ее всегда сажает. С подушечкой.
Сам Карл Семенович полулежит в халате. На полу, на полках, на столе – книги, книги, книги. Пара ее, Плюшиных, салфеточек. На одной стоит графин с кипяченой водой, запивать лекарства. Плюша сама так поставила.
Говорит Карл Семенович медленно, с усилием. Три месяца назад инсульт перенес.
Плюша ходит к нему почти каждый день: на носу защита, диплом не дописан. Карл Семенович хочет, чтобы она шла в аспирантуру. Плюша колеблется: не чувствует в себе большой склонности к научной работе. Для науки нужно много писать, а писать Плюша не может. Может только кого-то цитировать и правильно, как научил Карл Семенович, оформлять сносочки. Или записывать мысли самого Карла Семеновича, как сейчас. Да, она научилась быстро, почти как стенографистка, писать за ним… Только от привычки покусывать ручку не избавилась, а надо избавиться. И мамуся ворчит: негигиенично и взрослая уже девушка. И Карл Семенович, хоть и близорукий, а что-то чувствует, вздыхает.
Самой писать не получалось. Пугал голый лист бумаги, как в изостудии когда-то. Вся вспотеет и ручку изгрызет, пока первое слово напишет. И потом полчаса разглядывает его: какое бы второе к нему добавить. Потом возле двух слов возникало третье. Или запятая. И день так проходит. Много разве так напишешь? Это всё придет, считал Карл Семенович. Но когда? Пока не приходит.
Почти весь диплом надиктовывает ей Карл Семенович. Иногда, правда, увлекается, начинаются разные отступления… Вот как сегодня. Плюша их тоже записывает, они даже интереснее, живее. Хотя в диплом не войдут, сразу будет видно, что это не Плюшины мысли, а ясно чьи. Только когда Карл Семенович начал описывать, как Девушка могла Смерть встретить, тут Плюша отвлеклась немного: задумалась. Точно задремала. Перед глазами картины, картины… От переутомления, наверное. Вчера до часу ночи мамусе записи диктовала, та сидела и тюкала на своей машинке. Тюк! Тюк! Потом еще уснула не сразу: полнолуние, как ни завешивай, все равно луна в глаза лезет… Свет тревожный… тревожный… творожный…
И Карл Семенович замолчал, глядит на нее.
– Может, Полина, кофе еще желаете?
А?.. Плюша распахивает глаза и роняет ручку.
Нет, спасибо!.. То есть да.
Поднимает ручку и пару раз покусывает, отвернувшись: чтобы профессор не видел.
Катажина приносит чашку кофе и кувшинчик со сливками; Плюша все не приучится называть эту большую женщину Катей. Плюша смотрит на чашку и кувшинчик, внимательно смотрит и понимает, что хотела бы еще и булочку. Маленькую-маленькую. Малюсенькую… Но не решается попросить. А то подумают, что она всегда голодная и не из потомственных дворян.
Карл Семенович кофе после инсульта не пьет. Просто лежит и глядит на Плюшу.
С верхней полки падает книга и шлепается на пол. Карл Семенович вздрагивает, шерстяное одеяло, которым он укрыт, оказывается на полу, рядом с упавшей книгой.
– Не переношу, когда падают книги. – Карл Семенович пытается поднять одеяло и прикрыть им ноги в кальсонах телесного цвета.
Плюша быстро расправляет одеяло и укрывает своего научного руководителя. За время его болезни она научилась ухаживать, поправлять подушку и бегать за продуктами. Один раз даже сварила сама супчик, под руководством пани Катажины. Карл Семенович похвалил ее, назвал кулинаркой. Вечером, не выдержав, сообщила об этом мамусе – восторги.