Рай земной
Шрифт:
– Ой, мороз, моро-оз… Не-е морозь меня…
– Кладбище, – напомнила Плюша.
Натали помотала головой и повисла на Плюшиной руке.
– Не морозь меня-а-а… а… Я ж, ё, не ору! – Натали шатнуло, Плюша с трудом ее удержала. – Я тихо, культурно…
Плюша вздохнула и глянула по сторонам. Посетителей, к счастью, не было.
– Моего-о коня! – спела Натали и тоже вздохнула. – Знаешь, что он со мной делал?
Плюша догадалась: это о покойном.
Натали припала к Плюшину уху и что-то горячее туда прошептала. Плюша не разобрала, на всякий случай расширила глаза: да ты что…
Натали сморщила подбородок и кивнула. Резко остановилась:
– Давай
Натали… Плюша стала гладить ее по куртке, от плеча к локтю.
– Що Натали? Що – Натали?
Когда Натали выпивала, начинала говорить с украинским акцентом.
– Но у смерти законы суровые… Що молчишь? Как это «слов не знаю»? А шо ты у дэтстве пэла?
Плюша задумалась. В детстве она любила песню про улитку.
– Но у смерти законы суровые… Ты лизнула меня в черепок!
С кладбища вышли без приключений, песен больше не было. Натали вымыла под краном ладони, освежила покрасневшее лицо. Плюша тоже пошевелила слегка пальцами под холодной струей и обтерлась платочком.
Диплом Плюша защитила на отлично, хотя чего ей это стоило, одна мамуся знала, потому что в этом участвовала. Карл Семенович тоже догадывался, глядя на исхудавшее Плюшино лицо и ее нервные движения. «Вы очень утомляетесь, – говорил, поглаживая ее по руке. – Так нельзя утомляться».
Карл Семенович звал Катажину и просил сделать для Плюши кофе со сливками: не годится, чтобы девушка так от дипломных переживаний увядала.
В ночь перед защитой был снегопад, и Плюша не спала. Она ворочалась и глядела на снежинки, бегала в туалет, гремела пузырьками, ища валерьянку, возвращалась в постель. Снег бесконечно падал, Плюша стучала зубами, не могла согреться и заснуть. Снова поднималась, сжимая живот. Выходила мамуся с полотенцем на голове, советовала принять душ. «Не надо было тебе о смерти диплом писать», – говорила в который раз, и полотенце на ее голове разматывалось и соскальзывало, открывая седоватые волосы. Плюша безразлично глядела, как полотенце падает и мамуся неловко пытается поймать его, но оно все равно падало и ложилось у мамусиных ног. «Вон ее сколько и так!» – Мамуся поворачивала голову к окну, где сыпал снег. Плюша не понимала, о какой смерти говорит мамуся, стояла, прислонясь к двери, и слушала, как холодная дверь под ее тяжестью поскрипывает. «Идем искупаю тебя…» – Мамуся вытаскивала шпильку, зажимала ее в губах и заново укладывала волосы. В ванной набиралась вода, от ее шума делалось еще страшнее, но Плюша послушно снимала ночнушку и пробовала пальчиком воду. Вода была горячая и какая-то твердая, чужая.
– Красавица… Красавица моя, – сонным голосом повторяла мамуся.
Оставь, я в этом месте здесь сама помылю…
– Красавица… – Мамуся послушно отступала к мокрой стенке, а Плюша вытирала слезы, вытаскивала из воды ногу и ставила на край ванны. В детстве мамуся выдавливала из губки ей мыльные пирожные на некоторые места, и там сразу становилось красиво. Но теперь Плюше хотелось стать подводной Дюймовочкой и спрятаться в сливное отверстие.
Утром серая и невыспавшаяся Плюша добиралась до института. Автобус скрипел по снегу, в голове было пусто, горячо и чесалось от шапки. На коленях трещали оберткой букеты, заготовленные мамусей заранее и сунутые Плюше перед уходом: один для руководителя, другой для рецензента, «не забудь», «не забудь».
Мамуся тоже хотела пойти на защиту, даже пальто
В аудитории, где проходила защита, было холодно; в глаза сразу бросился сидевший за вторым столом жирный Геворкян, давший ту знаменитую пощечину.
Он недавно снова вернулся в институт, отрастил бородку и читал какой-то туманный спецкурс по театру. Мимо Карла Семеновича в коридоре проходил, не видя, как мимо стеклянного предмета. Карл Семенович тоже отворачивался в сторону. Их хотели помирить.
Теперь этот ужасный Геворкян явился на защиту и еще с кем-то разговаривает вполголоса.
А Карла Семеновича, наоборот, не было.
Текст защиты Плюша знала наизусть. Стараясь не глядеть на Геворкяна и вообще никуда не глядеть, она все проговорила и замолчала. Только бы никто не задал вопросы!.. Зачитали хвалебный отзыв Карла Семеновича, который не явился по состоянию здоровья. Но Плюша похвалам не радовалась и поглядывала на Ричарда Георгиевича, который что-то чиркал в блокноте. Что? Плюша холодела. Вышел рецензент, из бывших учеников Карла Семеновича. И снова похвалы. И снова Плюша слушала их ледяными ушами, мечтая скорее убежать в туалет и отплакаться. А потом зайти в пирожковую, съесть два пирожка, один с мясом, другой с картошкой, и забыть поскорее весь этот кошмар.
– Будут ли вопросы?
Вопросов вроде не было. Плюша вздохнула, порозовела и засобиралась.
Поднялся Ричард Георгиевич:
– М-м… интересная работа. Хотел бы отметить. Поблагодарить, если так можно выразиться.
Это была манера его – говорить обрывками и прищуривать правый глаз.
У Плюши заныло под лопаткой.
– …Большой материал… Хотя, с другой стороны… у меня вопрос.
Геворкян глянул в блокнот, потом на Плюшу. Плюша прижала к себе переплет диплома.
– …Вы вот рассказали о работе неизвестного художника. Ну да, он неизвестен. Хранящейся в нашем музее. Неизвестного художника середины семнадцатого столетия. Если я правильно понял, – и снова сощурил правый глаз на Плюшу и бровь косматую изогнул.
– Да, – выдохнула Плюша.
– Девушка и Смерть… – Геворкян повернулся к остальным.
Кто-то кивнул: в городском музее хранилось мало старых картин, и эта была известной, хоть и неизвестного мастера. Ее даже держали под стеклом, в отличие от висевшего неподалеку неостекленного Шишкина…
– И картина эта поступила, как было верно замечено, из одного частного собрания. Собрания, – Геворкян зачем-то поднял палец, – Ю. Стаковского. А знает ли уважаемая… так сказать, дипломница…
– Круковская, – подсказал кто-то. Геворкян не отреагировал и продолжал, постукивая толстым пальцем по столу:
– Ведомо ли ей…
Плюша стояла, уже ничего не чувствуя, как что-то холодное и неживое.
– …При каких обстоятельствах поступила в музей эта оригинальная картина? – закончил Геворкян и сел обратно за стол, растопырив локти.
Плюша молчала.
– Вы поняли вопрос? – спросил чей-то голос.
Плюша кивнула. По щекам ее потекли теплые капли. Они скапливались на подбородке и падали вниз на букет, тюкая по его обертке.
Тюк… Тюк…
Ее отпустили.
Плюша вышла в коридор, подошла к окну и прижалась низом живота к батарее.