Рай. Том 2
Шрифт:
Но тут Мередит опомнилась и с подозрением взглянула на Мэтта.
— Ты ведь прекрасно знаешь, как это делается, не так ли?
Мэтт весело вздернул брови:
— Предпочитаю не комментировать подобные выпады.
— Компания, которую ты попытался захватить несколько месяцев назад, заплатила пятьдесят миллионов, чтобы ты оставил ее в покое. У них было чем откупиться, но мы не можем себе этого позволить, у нас попросту нет таких денег, и мы не сумеем противостоять захвату. Боже, — сокрушенно пробормотала она, — если «Бенкрофт» станет всего-навсего филиалом большой корпорации, я
— Поэтому следует заранее предпринять определенные шаги.
— Знаю, и совет директоров обсуждал необходимые для этого меры, но до сих пор так и не сделал ничего по-настоящему эффективного.
Не находя себе места, Мередит встала и поворошила кочергой уголья. За спиной раздался голос Мэтта:
— Это все или тебя тревожит что-то еще?
— Еще? — сдавленно засмеялась Мередит, выпрямившись. — Есть кое-что еще, но все сводится к тому, что подобного никогда не случалось раньше, и от этого ужасно тяжело на душе. Страх того, что мы стали объектом захвата и угроз террориста, а тут еще и Паркер сообщил, что не может ссудить нам деньги на участок в Хаустоне, и теперь придется иметь дело с новым кредитором.
— А почему Паркер отказал вам?
— Потому что сам банк сейчас нуждается в деньгах и не может ссужать огромные суммы погрязшим в долгах клиентам. Не удивлюсь, если бедняга Паркер тревожится, сможет ли «Бенкрофт» выплатить проценты по уже полученным ссудам.
— Он уже достаточно взрослый, — холодно бросил Мэтт, сунув бумаги в портфель, — пусть сам разбирается. Если он раздал в кредит больше денег, чем следовало, значит сам виноват.
Каждый раз при упоминании Рейнолдса ревность разъедала душу Мэтта, словно кислотой, и сейчас его настроение мгновенно испортилось.
— Тебе нужно хорошенько выспаться, — сказал он Мередит, и по резкому тону она поняла, что Мэтт собирается уходить. Удивленная столь неожиданным решением, Мередит тем не менее проводила Мэтта до двери, ругая себя за то, что обременяет его своими неприятностями.
В дверях Мэтт обернулся:
— Когда мы собираемся, чтобы отметить твой день рождения?
— В половине восьмого, — предложила она.
— Идет.
Мэтт шагнул в коридор, и Мередит остановилась в дверях.
— Кстати, насчет завтрашнего вечера, — сказала она, — поскольку это мой день рождения, я бы хотела просить тебя об одном одолжении.
— Каком именно? — спросил он, ставя на пол портфель и натягивая пальто.
— Не могли бы вы с Паркером разговаривать, вместо того чтобы замыкаться в каменном молчании, как вчера перед пресс-конференцией. Согласен?
Опять она заботится о своем драгоценном Паркере! Мэтт кивнул, попытался спросить что-то, поколебался, шагнул к ней, все-таки высказался.
— Кстати о Паркере, — с обманчивым спокойствием начал он. — Ты все еще спишь с ним? Рот Мередит сам собой раскрылся.
— И что, спрашивается, это означает? — вспыхнула она.
— Все очень просто: я предполагаю, что ты с ним спишь, поскольку вы помолвлены, и поэтому решил спросить.
— Какое право ты вообще имеешь спрашивать? И кем себя считаешь, черт возьми?!
— Твоим мужем.
По какой-то причине категоричность этого утверждения заставила ее сердце чаще забиться. Мередит судорожно сжала ручку двери, боясь, что сейчас упадет.
Но Мэтт заметил, в каком она состоянии, и с легкой улыбкой добавил:
— Поверь, это неплохо звучит, как только привыкнешь.
— Вовсе нет! — мятежно вскинулась она, хотя в глубине души признала, что он прав… хотя и не слишком. Мэтт перестал улыбаться.
— Тогда позволь объяснить тебе, что есть слова, которые звучат намного хуже. Если ты по-прежнему спишь с Рейнолдсом, это Называется «супружеской неверностью».
Мередит захлопнула дверь с такой силой, что она наверняка бы сорвалась с петель, не успей Мэтт вовремя подставить ногу. Схватив Мередит за плечи, он буквально вытащил ее в коридор. Жесткий рот завладел ее губами в грубом и одновременно нежном поцелуе, руки притягивали ее все ближе к широкой мужской груди. Постепенно ошеломительный натиск сменился осторожным прикосновением губ к губам, легким, мучительно сладостным касанием, которому было еще труднее противиться. Зубы слегка прикусили мочку уха, хриплый шепот посылал дрожь озноба по спине:
— Я знаю, ты тоже хочешь поцеловать меня. Почему бы не поддаться порыву? Я более чем готов и весь в твоем распоряжении…
К ужасу Мередит, дразнящие, обольстительные слова заставили забыть о гневе и возбудили странное и совершенно неуместное желание засмеяться и сделать именно то, о чем просил Мэтт.
— Если я погибну в катастрофе по пути домой, — тихо уговаривал он, снова скользя губами по щеке к ее рту, — подумай, какие угрызения совести будут тебя терзать при мысли о том, как ты отказала мне в последнем утешении.
Пытаясь заглушить рвущийся из горла смех, Мередит открыла рот, чтобы сказать что-то, шутливое, а еще лучше, язвительное, но в эту секунду его губы впились в ее. Одной рукой он поддерживал ее голову, другой сжимал бедра, не давая шевельнуться. И Мередит забыла обо всем. Потеряла голову. Прижатая к сильному телу, чувствуя себя во власти его губ, рук, языка, она почувствовала, что сдается без борьбы. Стиснутые, упиравшиеся в его грудь кулаки расслабились, ладони скользнули под пальто, рубашку, пальцы гладили теплую, поросшую волосами грудь. Его язык проник в рот, встретился с ее языком, губы неумолимо раздвигали ее губы, и Мередит с неожиданной радостью приветствовала вторжение его языка, безвольно отвечая на поцелуи, охваченная страстью и смущением. И руки Мэтта конвульсивно сжались еще сильнее. Он со свирепой настойчивостью словно стремился поглотить ее заживо, вобрать в себя, и Мередит ощутила, как желание буйным пламенем загорелось в крови.
Охваченная нерассуждающей паникой, она отпрянула и, вырываясь из его объятий, отступила к двери, тяжело дыша, вновь сжимая кулаки.
— Как ты можешь спать с Рейнолдсом, когда целуешь меня так? — тихо, обвиняюще бросил он.
Мередит с трудом удалось принять гневно-презрительный вид:
— А ты? Как мог ты нарушить обещание вести себя прилично?
— Но мы уже не у тебя дома, — откликнулся он, и эта способность вывернуться из любого положения и обернуть каждый нечестный поступок в свою пользу оказалась последней соломинкой.