Раяд
Шрифт:
После же похорон Костя перешел в состояние полусна. Отводил Лену в школу, сидел перед телевизором, почти не понимая, о чем там говорят, затем забирал Лену из школы и снова садился перед телевизором. Пару раз он наведался в прокуратуру к следователю, чтобы выяснить, не удалось ли найти ту самую «копейку», которая сбила Веронику и скрылась с места преступления. Но следователь разводил руками – свидетелей мало, а «копеек» в Москве предостаточно. Один из очевидцев утверждал, что водитель притормозил, заметив, что сбил пешехода, но, видимо, испугавшись, дал деру. Другой говорил, что водитель не притормаживал и, возможно, даже не заметил, что задел кого-то, – улица без фонарей, а время суток темное. Тем более что Вероника была в черном
Он лежал на кровати, свесив голову через край, глядя на ворс потертого ковра на полу. Когда-то здесь стояли домашние тапочки Вероники – два лопоухих серых слоника. Теперь их носит Леночка. Они ей до смешного велики.
Погруженный то ли в свои мысли, то ли в полудрему, он только сейчас заметил, что будильник на мобильном телефоне отчаянно пищит. Надо было вставать. Лене в школу. Ему на работу. Костя вернул голову на подушку и с полминуты лежал с закрытыми глазами. Вероника была там, а Лена здесь. Земля и небо. Ад и рай. Пол и потолок. Костя разрывался между ними.
IV
Целый год Кроня провел в Казахстане, занимаясь расчетами для строительства защитных конструкций на местной атомной электростанции. Оторванный от мира (по крайней мере, цивилизованного), он так глубоко погрузился в область своей любимой прикладной математики, что потерял всяческую связь с политическими, экономическими, культурными и прочими событиями, которыми полна повседневная жизнь простого человека. За это время он отрастил бороду, похудел, загорел и был скорее похож на южноамериканского повстанца, прячущегося в джунглях от правительственных войск, нежели на ученого специалиста, озабоченного проблемами прикладной и строительной механики. По Москве первое время он скучал, проклиная контракт, связавший его по рукам и ногам, но часто звонил отцу, за которым ухаживала дальняя родственница, и смотрел российское телевидение. Затем пообвыкся, пообтерся, выучил несколько фраз по-казахски и ушел с головой в привычную расчетную деятельность. Год пролетел довольно быстро.
С деньгами его, конечно, надули. Заплатили в два раза меньше, чем обещали. Кроня отнесся к этому по-философски, то есть попытался набить морду главе фирмы, занимающейся строительством. До мордобития, впрочем, дело не дошло, так как на подступах к кабинету его просто задержали многочисленные охранники и секретари. А после вытолкали взашей. Но все-таки половину обещанного он получил (остальную половину вычли, якобы в счет расходов, связанных с его пребыванием в Казахстане, что в контракте вообще никак не оговаривалось) и теперь наконец мог вернуться домой в Москву. В день несостоявшегося мордобития Кроня неожиданно почувствовал такую страшную тоску по своей московской квартире, друзьям-приятелям, институту, что с ходу позвонил в авиакомпанию, чтобы заказать билет домой. Но, оказалось, что он, как назло, попал в какую-то сезонную давку, и билеты есть только на самолет, вылетающий через неделю. Как у заключенного, который за два дня до освобождения совершает идиотский с точки зрения трезвомыслящего человека побег, у Крони возникло непреодолимое желание выбраться из этого опостылевшего провинциального городка любым способом – хоть пешком, хоть автостопом. Желание было тем сильнее, что через пять дней Кроне исполнялось сорок лет, а встречать второй день рождения подряд на чужбине было уже выше его сил. Но, слава богу, в отличие от воздушного транспорта, железная дорога оказалась не так загружена, и уже на следующий день Кроня со всем своим немногочисленным скарбом сел в поезд Астана—Москва.
Его соседом по двухместному купе оказался хмурый мужик лет сорока пяти русской наружности и плотного телосложения, который проигнорировал появление Крони и первые несколько часов упрямо молчал, лежа на своей полке и качаясь в такт поезда. Кроня же, слегка отвыкший за год фактического отшельничества от разговоров, к молчанию соседа отнесся уважительно и со своей стороны тоже не проявлял никакой активности. Так они пролежали, каждый на своей полке, пять часов кряду, безмолвно уставившись в потолок и отчаянно изображая сон.
На шестом часу разлитое в воздухе обоюдное молчание, подобно затвердевающему от смешивания с водой цементу, стало обретать неприятную плотность и походить на скрытую и невнятную угрозу. Кроне даже показалось, что дышать стало тяжелее. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, кашлянул и постарался отвлечься привычным хобби. Хобби заключалось в том, что Кроня вспоминал случайно оброненные фразы или увиденные объявления и представлял их в виде названия какого-нибудь литературного или кинопроизведения. А также переделывал известные пословицы и поговорки на юмористический лад. Сейчас ему пришло в голову такое объявление: «Исправляю горбатости и прочие деформации. Доктор Могила».
Довольный удачным началом, Кроня погрыз заусенец на указательном пальце правой руки и продолжил мыслительную гимнастику.
Но тут сосед вдруг скинул ноги на пол и предложил выпить. Кроня, удивленный его неожиданным пробуждением, сначала вяло отмахнулся, но потом тоже присел за столик.
– Кронид. Можно просто Кроня, – протянул он руку слегка подобревшему соседу.
Сосед вопросительно вскинул брови, но руку пожал.
– Кузнецов. Можно просто Кузя.
– Да нет. Кронид – это не фамилия, – засмеялся Кроня. – А имя. Сокращенно – Кроня. Полное – Кронид. Болгарское вроде. Но я не болгарин, – тут же поправился он. – В честь деда, в смысле моего прадеда, назвали. А его так назвал мой прапрадед, его отец. И никто толком не знает, что оно значит. А вообще я Кирилл.
– Ничего не понял. А Кронид? – удивился сосед.
– Ну, это так родители назвали, но я, когда паспорт получал, переправил на Кирилла. Да ну его, этого Кронида...
Но в итоге, понимаешь, все равно для всех Кроней остался. Так что вроде как два имени.
– А-а, – мрачно протянул сосед. – Ну тогда я Леня. Я – человек простой. Из рабочей семьи. Моим родителям было наплевать на всякие семейные традиции. Значит, русский?
– Ну да, – кивнул Кроня. – Говорю же, просто болгарское имя дали.
Леня достал бутылку водки, отвинтил крышку и молча заполнил Кронин стакан из-под чая до половины. Кроня поморщился от такой щедрости, но останавливать соседа не стал. Из такого стакана, да еще и в подстаканнике, можно было не опорожнять за раз, а тихонько отпивать по мере надобности, не провоцируя при этом традиционное русское «обижаешь» или «так не пойдет».
– Ну? За что выпьем? – заискивающе-панибратски поднял свой стакан Кроня и добавил осторожно: – За Родину?
Кроня решил, что раз он оказался в купе с представителем народа, надо выпить за что-то высокое – по его мнению, простой русский человек любит пить за высокие, но ясные материи типа «За Россию», а интеллигенция, наоборот, за что-нибудь вызывающе вычурное, типа «За трехстопный ямб с перекрестной рифмой».
– Ой, нет, – неожиданно поморщился сосед. – За Родину пить не буду, как, впрочем, и за «народ», «свободу», «человека с большой буквы» и прочую хрень.
– Почему? – опешил Кроня, чья теория прямо на глазах дала трещину.
– Потому что терпеть не могу ни Родину, ни человечество. А народ так просто ненавижу.
– Какой? – удивился Кроня.
– Да любой.
И сосед неожиданно хрястнул кулаком по столу.
Кроня нервно вздрогнул и тихо спросил:
– Что, вообще любой?