Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать

Ю_ШУТОВА

Я встала.

Верно говорят, любопытство кошку сгубило. Вот бежала б своей дорогой. Может, ничего бы и не случилось. Но нет. Полезла сквозь голый куст, а он густой, зараза, попробуй потихонечку, чтоб не услышали. Продралась, смотрю сквозь решетку: это угол самый дальний, туда снег с территории школы сгребали всю зиму, и там кучи высоченные, укатанные, с них на санках съезжают. Тут как раз из-за крыш луна вылезла, круглая, пузатая, тяжелая. Снег высветлила. Между этими кучами, так, что не видно ниоткуда, только если из куста, там, где я притаилась, мужик девку убивает. Я сразу поняла, что убивает. Она голая на снегу лежит, и руки у нее связаны чем-то, и рот забит или заклеен. Это она мычит, кричать не может.

Мычит и извивается вся, на спине своей голой по снегу елозит. А он ее ножиком режет неспешно. Вот так ведет лезвием сверху вниз от груди по животу. Кровь выступает и струйками стекает. И вся она уже в кровавых ручейках, и снег вокруг сочный, как гранат.

Мне сначала страшно стало. Очень. Я просто прилипла к месту, убежать не могу, глаза закрыть не могу, смотрю. Горячо мне становится, будто вливают в вены яд, он жжет меня повсюду, в каждой клеточке. Тело корежит. В голове набат – бум-бум в затылок, и туман наплывает, картинка сбоит, то далеко, кажется, то прямо перед носом – руку протяни, в кровь вляпаешься. Я и протянула, захотелось в кровь обмакнуть, горяча ли она. Гляжу, а это и не рука уже, когти длинные, черные, острые. На четвереньки упала. Нет, на лапы. И в нос, вот еще только что отмороженный, бесчувственный, запахи хлынули. Много. Оглушили грохотом. Я и не подозревала, что запахи имеют цвет, да еще и звучат. Раньше что? Ну кофейком бочковым из буфета тянет, в столовке – рыба жареная, рассольник, просто, обыденно.

А тут все сразу по-другому стало.

Снег, он сиреневым звуком пахнет, тихим, бесконечным, таким: «А-аа, А-аа» – как музыкальная шкатулка игрушечная. От мужика того, убийцы, бурной радостью, восторгом бьет. Чистым, синим без примесей, громко, литаврами. А девка кислая – лимон, челюсть сводит. Я сразу поняла, так похоть пахнет. Она этого мужика хотела, завлекала, думала, он ее трахать будет, открывалась перед ним. А он ее… Ха-ха… Дура! Так тебе и надо. Мне захотелось прыгнуть на нее, рвать это голое голодное тело, исходящее кровью и белой ледяной болью. Кусать его, грызть, почувствовать его вкус…

Стало весело.

Я ломанулась сквозь черные ветки обратно на дорогу, помчалась, вывесив язык. Мне было жарко, от шерсти валил пар, я это чувствовала. Меня гнала радость, буйная, животная.

Сколько времени я бежала, где, куда, не знаю. Как перекинулась обратно, не помню.

***

«Убийца всегда возвращается на место преступления…» Смешно. Вот я, и правда, вернулась, шлепаю с утра через тот же двор, где вчера это… Ничего, что я почти каждый день тут хожу в контору свою? С улицы в арку между сбербанком и книжным магазином, и по дорожке, меж луж лавируя, в глубине двора, чтоб угол срезать. Да не я одна. Вон впереди пара теток трусит. Во, встали. Жалом водят: «Чёй та? Полиция чё ли? Случилося чё, а?» Козы любопытные. Случилось, случилось… Еще как случилось.

Вон, полицаи шебаршатся. У машины покурить встали.

Вон, еще один подошел. Здоровается, ручки жмет. Где я его видела? Высокий. Стройняшка – не раздавшийся в брюхе. Куртка моднявая, овчинная кожа, тонкая, серая, не дешевый куртец. Повернись-ка, дай в рожу глянуть. Повернулся. Точно видела. Вроде недавно совсем. Ничего такой. Лет тридцать пять-семь. Волосы давно не стриженные, лохматые, каштановые. Лицо жестковато. Ну это понятно, мент – не кисейная барышня. Глаза зеленые. Нет, глаз его я отсюда разобрать не могу, далеко. Но они должны быть зелеными. Холодными и яркими. Как ряска на болоте, под которой скрывается трясина.

Трясина… Держись подальше, Элла.

Поляков

Живи один

– Ага,

сорок второй размер – женская ножка! Прям Золушка. Это у меня сорок второй, – Костя хохотнул, споласкивая стаканы.

Я вечером к Косте Семенову зашел. Квартиры в одном подъезде. Он один живет, я один. Только у него своя, а у меня служебная. Казенный дом, так сказать. Пива взял, зашел. Спросил его, а проверил ли он размер Феоктистовой. Если «мужа трупа» он из подозреваемых сразу исключил по причине слишком большой стопы, то что со свекровью? Может это не Ганнибал. Может это она метнулась за «красавицей-невесткой» и того, размазала ее по дворницкой. Дела семейные – всяко бывает. Тоже версия, пока других не нарыли.

– Ладно тебе, Костик, сейчас у девок знаешь какие ласты отрастают. Вот у моей… – я осекся, все никак не могу привыкнуть, что не моя она больше, ничья, а может уже и чужая, – у моей бывшей тоже сорок второй. А у меня – сорок третий, так она постоянно мои кроссовки таскала. У нас и комплекция в принципе одинаковая, разве что в талии она поуже. И футболки мои, и джемперы надевала.

Семенов фыркнул:

– Ты, наверное, себе Дольче и Габану покупал, а ей чего попроще, по остаточному принципу, вот она и паслась в твоем гардеробе. Я б не дал жене свои шмотки тырить.

– Дурак ты, Семенов. Жадный глупый гоблин. Она мои тряпки носила не потому, что они лучше, а потому, что они – мои. Понятно?

– Понятно. Только я не жадный глупый гоблин, я жадный глупый орк. Вот! – он ткнул пальцем в фотку в рамочке в виде киношной черно-белой хлопушки.

На фотке, тоже черно-белой, и поэтому смахивающей на кадр из старого фильма – орк. Оскаленная морда, черная шкура на плечах. Занес меч над стоящей на коленях женщиной. Руки ее связаны за спиной, платье в грязи, распущенные волосы закрывают лицо. Орк явно собирается рубить ей голову. Фотка очень четкая, резкая. Лучше всего читались веревка, стянувшая запястья жертвы, и занесенный над тонкой белой шеей меч.

Мой приятель Костя Семенов – орк Углук, ролевик, активный участник хишек, хоббитских игрищ.

А чего ему, парнишка еще молодой, три года, как в Питере отучился, в родной город вернулся, следователем в ОВД работать начал. Жены нет, детей нет. Самое время в такие игрухи играть. У них тут в городе клуб, «Эгладор», вроде. Там толкинутые собираются, толчки – в лес ездят, хишки свои устраивают. Я Костю спрашивал, почему орк, а не благородный эльф, к примеру, или там Арагорн какой-нибудь. Он говорит, такая квента, биография, в смысле, лучше. Во-первых, подвижности больше. Чем проще персонаж у Профессора, у Толкина то есть, прописан, тем шире им двигать можно, придумывать свое. Если ты король, что ты можешь? Только на троне сидеть. А если ты мелкий бродяга или рядовой воин, ты любую квенту себе придумать можешь. А во-вторых, он, видите ли, злобный и мрачный тип. Ну это он себе льстит. Мрачный он. Хохмач и дамский угодник, все девушки в ОВД от и до, включая кадровичку Марту Францевну, корпулентную даму в летах и погонах старлея, все поголовно от него в восторге.

– Но, вообще-то, Леха, эту дворничиху не совсем так, как остальных теток грохнули. Разве что голова… Он ей голову как Ире Поспеловой оттяпал. Или не он, не Ганнибал ваш. Может подражатель. Всех в зарослях, условно говоря, в лесу возле реки, а эту посреди города, в закрытом закутке. Остальных между шестью и девятью часами вечера, а эту среди ночи. В общем, есть разница.

Ирина Поспелова – первая жертва в этом деле. Убита среди развалин часовни во Власьевой роще девятнадцатого февраля прошлого года. Укусы, многочисленные порезы, причина смерти – удар острым рубящим предметом по шее. Я протоколы по Ганнибалу почти наизусть выучил.