Раз под новый год...
Шрифт:
– ...симпатичный, - все шептала на ухо невестке сестра, - но скромный. Я ему говорю...
– Тихо, тихо! Сейчас куранты бить будут!
Женская половина завозилась с бумажками и спичками, зашушукались тихонько. Саня тоже было дернулся за блокнотом, но оглянулся на отца с дедом, и сел назад. Успев под отсчет секунд последних, ссыпали пепел в бокалы и выпили.
– Ну а мы - наливку.
– Не, бать, мне
– Бери рыбку, отец с реки свежей привез. Или салатик попробуй, я новый рецепт нашла.
– Маш, будешь рыбу? Ты же любишь.
– Буду. Спасибо... мама.
– Пожалуйста, - холодно ответила мать. Посмотрела на дочь и спросила: - Ты что это делаешь?
Не отрываясь от телефона, та кивнула.
– Ира!
– А?
– Отложи свою цацку. С нами лучше поговори, а то...
– Отложила, не бурчи.
Сема решил поддержать мать и легонько хлопнул по рукам сына, что тоже увлеченно вглядывался в экранчик.
– Не отрывайся от народа, потом поиграешь.
– Я чатился. Тут играть не во что - ни компа, ни инета толкового.
– Что ты делал?
– удивился дед.
– Переписывался, пап. Я тоже так делаю.
– Ира подцепила миску квашеной капусты и потащила к себе.
– С кем?
– С друзьями, знакомыми. Отличная капуста... Сима, дай огурчик.
– Так там и мужики есть?
– никак не мог угомониться отец.
– Женихи?
– От нее дождешься... Вон, скажи спасибо сыну за внука.
Саня хихикнул. Сема пожал плечами - дело нехитрое.
– Ой, па, я еще слишком молода и красива для брака. Маш, извини! Я шучу!
– Понимаю. Смешно, - Маша никогда не отличалась говорливостью, а на семейных встречах и вовсе молчала.
– Сначала слишком молода, а потом - хлоп!
– и сороковник, - махнул рукой отец.
– Сема, налей мне.
– И мне, - обнаглел Санька.
– До краев.
– Налей ему шипучки, пусть лучше дома выпьет, - разрешила хозяйка.
– С двух бокалов не сопьется.
– Нет, он не будет, - возразила Маша.
Сема насторожился - обе упрямицы редкие, только мать живет подольше, успела привыкнуть к власти над семьей малой, но своей. Отец выручил: выхватил у сына бутылку наливки, налил себе, выпил и запел:
– Ой, моро-оз, мороз, не морозь меня, не морозь меня-а!
– Сань, иди спать, - наклонился к сыну Сема.
– Сам знаешь, если дед поёт...
– Знаю, - улыбнулся Саня.
– С новым годом и спокойной ночи.
Оставшиеся разноголосым хором пожелали младшему всего-всего и снов.
Пока сестра отбивалась от матери, допытывавшейся о том, кто сегодня подвез Иру, отец придвинулся к Семе и, дыша в лицо сладким вишневым духом, зашептал:
– А Санек уже большой совсем, скоро по девкам пойдёт.
– Да куда ему, - засомневался Сема. Не представлял он своего отстраненного, большеглазого мальчишку женихом.
– Он о девчонках и не говорит.
– А зачем о них говорить?
– заперхал отец.
– Их того-этого надо, - подвигал он бровями.
– Понял?
– Понял он, понял. Закусывал бы ты, охальник.
– Помню свои года... Ох и гулял я! Мамка с прутом гоняла, а всё зря...
– Да не жених он!
– вклинился в разговор возмущенный голос Ирки.
– ...только ночевать и приходил. Когда небо светало, не раньше.
– Бать, котлету?
– Да нахрена мне котлета? Ты лучше слушай. Помню, осень, листья падают, а тепло еще. Бабье лето, значит. Иду я, высматриваю грибы: вдруг повезет? Повезло. Только не с грибами.
Отец захохотал заразительно, громко. Даже Маша улыбнулась.
– А с чем?
– С девкой. Нашел себе лесовичку. Глазищи - во!
– в пол-лица, синие; коса длинная, толстая, что твой канат. Все хорошо, только спины нет.
– Как это - нет?
– обомлел Сема. То ли отец допился, то ли старость подступила - и что же делать? Он оглянулся на жену. Та спокойно улыбнулась, и ему стало легче - что-нибудь придумается.
– А вот так, как у всех мавок. А ну, плесни еще. Не жалей, не жалей!
– отец подставил бокал под наливку.
– Окрутила она меня, сильно окрутила. Мамка к ведьме пошла.
Сема посмотрел вокруг: мать и сестра спорили, им и дело не было до того, что совсем рядом их муж и отец сходит с ума - прямо здесь и сейчас!
– И что дальше?
– Маша даже вперёд подалась, так заинтересовалась.
– Сама видишь же - с вами сижу, а не в лесу червей кормлю. Отшептала она меня, отговорила. Месяц я лежнем лежал, а потом меня в город учиться отправили - чтоб не сбежал к лесной. Она же тосковала, выла под окнами каждую ночь, звала.