Разбитые сердца
Шрифт:
Я могла бы сказать еще многое, но предпочла подождать.
— Так считает и отец, — пробормотал Ричард. — Он предложил удовлетворить мои притязания в поединке. Один на один. А я ответил, что мне нужно более полное отмщение, чем возможность сделать дырку в его туше. Кроме того, он предложил — если я буду молчать — снять контроль над моим герцогством. Я заявил, что если любой из его людей после этого покажет свой нос в Аквитании, он будет выкинут немедленно оттуда. Я был намерен выставить его напоказ, посрамить перед всем миром. А теперь… получается так, что я должен замять эту историю… — его лицо угрожающе потемнело.
— Ничего ты не должен, — поспешила я возразить. — Но есть и еще
— Если ты обидишь меня, мама, я молчать не стану. Я не Генрих, и тебе это известно.
«Бедный Генрих, упокой Господи его душу», — с болью подумала я о старшем сыне, не желавшем слушать никого, кроме меня, а в моих руках податливом, как нитка. Но он умер, и наследником английского трона был вот этот стоящий передо мной сердитый мужчина, и именно ему я должна была все высказать.
— Англичане, Ричард, особый народ. Грубый, необразованный, кровожадный, но очень высоконравственный. А страна эта теперь английская, а не норманнская. Вильгельм завоевал Англию, но не покорил английский народ. Кое-кто сохранил свои поместья, многие женщины повыходили замуж за норманнов, но воспитали детей в духе собственных особых традиций. Они хитры и любят прикрывать практические соображения красноречивым идеализмом. Я поняла это уже давно и знаю, что если хотя бы о половине выходок короля станет известно за границей, то найдется немало людей, которые восстанут, задавшись вопросом: «Должен ли нами править этот прелюбодей?» И искренне поверят в то, что им ненавистны именно прелюбодейство и адюльтер, а вовсе не анжуйская кровь и реформы законов. Кроме того, англичане очень привержены идее правления женщин. Посмотри, как они до сих пор идеализируют «добрую королеву Мод». Ричард, за последние двадцать лет я в любой момент могла бы создать в этой стране партию королевы, и все лучшие люди Англии перешли бы на мою сторону. Как и каждый мелкий тиран, чей замок разрушил твой отец, и каждый аристократ, чей авторитет он подорвал.
— Удивляюсь, почему ты этого не сделала, — заметил Ричард. — Клянусь распятием, на твоем месте я именно так и поступил бы.
— Но чего ради? Зачем? Чтобы вызвать в Англии брожение в пользу возрождения саксов? Вымостить дорогу англосаксонским принцам? Нет, я хочу, чтобы Англия принадлежала моему сыну. Когда-то — до того, как поумнела — я пыталась получить ее силой. Я недооценивала то время. Я думала, что мне с Генрихом-младшим… Впрочем, это старая история, я дорого заплатила за ту ошибку. Вот уже шестнадцать лет, Ричард, как я заточена здесь, и останусь тут до тех пор, пока один из нас не умрет. Я научилась мудрости. Теперь нам следует ждать. Пусть он правит Англией, единой и неделимой, до самой своей смерти. А ты должен пережить его и произвести на свет наследника. Ты можешь, если считаешь нужным, поднять против него Аквитанию — там живет благоразумный народ, — но не пророни ни слова, которое могло бы позволить твоим высоконравственным англичанам сказать: «Все анжуйцы — порочные люди!» А Англию оставь в покое, потому что этот небольшой остров — самый яркий алмаз в нашей короне. Дорогая моему сердцу Аквитания, Гасконь, Бретань, Нормандия — великие и славные земли, но они уязвимы, так как всегда зависят от доброй воли или слабости соседей. Англия же — неприступная крепость, которая может бросить вызов всему миру.
Ричард кивнул.
— Да, на месте моего брата я смог бы сделать это. Генрих был хорошим отцом, но плохим стратегом — сражался с кошкой в то время, как тигр готовился к прыжку! — Он постоял, задумавшись, пропуская через сознание сражения при Стамфорд-Бридж и Сенлак-Филд, словно вел их сам. Битвы, маневры и оружие были излюбленными темами его умственных упражнений.
Я быстро вернулась к столу, налила в один из грубых кубков из рога, давно заменивших на моем столе серебряные, немного горького английского эля, которым, вместо любимого вина, с особым удовольствием пичкал меня Николай из Саксхема, и протянула Ричарду.
— Ужасный напиток, но по опыту знаю, что он безвреден и даже подкрепляет.
Ричард взял кубок, осушил его, поставил обратно на стол, отошел к окну и уселся в кресло.
— Ты рассуждаешь по-женски, — сказал он. — На одном дыхании высказала мне, что если люди узнают об отце и моей невесте — черт бы побрал их обоих, — у них ребра треснут от смеха, и в то же время предсказываешь, что это может привести к кровавому мятежу. Но так не бывает, одно с другим не вяжется.
В свое время меня обвиняли почти во всем, в чем можно обвинить человека, но только не в отсутствии логики.
— Ты говоришь так потому, что не знаешь англичан. Любой из тех, кто посмеется над тобой, рогоносцем, первым восстанет против него, коварного растлителя. И ты не можешь не признать, что при этом сильно пострадает достоинство анжуйского королевского дома.
— Какой гибкий язык! — заметил Ричард с неожиданной иронией. — Не удивительно, что отец держит тебя взаперти!
— Я сама держу себя взаперти, — гордо возразила я. — Когда мы с Генрихом восстали против него, я уехала в Аквитанию и предала гласности историю с Розамундой Клиффорд, оправдав тем самым себя, и стала править там. Но я хотела другого. Я хотела Англию — всю Англию. И вовсе не для Иоанна, ты должен помнить об этом. Первый — Генрих, потом ты. Вы мои сыновья. Были и есть. Генрих был, ты есть. А Иоанн — сын своего отца.
Помолчав, Ричард миролюбиво произнес:
— Твои доводы довольно путаные, но ты меня убедила. Я расскажу только Филиппу. А затем возьмусь за отца и наконец добью его. Для начала я атакую Манс, который он считает вторым Вифлеемом, поскольку, видите ли, там родился.
— Но, ради Христа, будь осторожен в бою. Я сойду с ума, если с тобой что-нибудь случится.
С его лица исчезло воинственное выражение, и осталось одно чистое сияние.
— Со мной ничего не может случиться, пока я не возьму Иерусалим. Беспокоиться обо мне начинай тогда, когда мое знамя будет развеваться над Гробом Господним. Тогда я могу напороться на ржавый гвоздь, подавиться рыбьей костью и умереть счастливейшим человеком на земле! А раньше меня наверняка ничто не возьмет. Я не раз специально рисковал, чтобы убедиться в этом. Мама, ты должна отправиться со мной в крестовый поход. Леди Золотой Башмак снова сядет на коня! Мы вместе, бок о бок, въедем в Иерусалим и отпразднуем победу там, где стоял громадный дворец Соломона. А потом ты снова примешься за свои увещевания, а я буду их слушать. Потому что после взятия Иерусалима я стану таким же уязвимым, как и все другие люди.
— Ричард, — забыв о своей роли, заговорила я по-матерински, — это пустые и опасные слова. Ты уязвим теперь. Ты силен и опытен, но сделан из плоти и крови — а это всегда добыча для шпаги, топора или стрелы. Твои слова звучат беспечно. И к тому же пахнут колдовством.
— Разве это не естественно? — спросил он с поддразнивающей улыбкой. — Разве мы все, как гласит легенда, не потомки дьявола?
— Замолчи! — прервала я его.
По позвоночнику пробежала мелкая дрожь. Неподходящий момент для воспоминаний о прабабке моего рода… Она приезжала в Манс очень редко и всегда старалась уехать до освящения. В конце концов ее муж приказал четырем крепким людям удерживать ее силой. Говорили, что у этой четверки остался в руках лишь плащ графини. Она исчезла, а в церкви потом долго пахло горелой серой.