Разбитые сердца
Шрифт:
Дорогая Анна, когда вы будете читать эти строки, не удивит ли вас то, что я заметил, как порой он искал вашего одобрения? Вспомните, как часто, в тех редких случаях, когда Ричард осчастливливал дам своим обществом, он оборачивался к вам и спрашивал: «А что об этом думает Анна?» Или: «Анна, вам это может показаться интересным».
Однако свадебные празднества продолжались три дня, и уже три ночи они ложились в постель вместе. Миледи Беренгария получила так много — три дня и три ночи на Кипре, цветущей весной. И она стала королевой Англии и Кипра, потому что Бернар Байоннский после свадьбы короновал ее двойной короной и присвоил ей оба титула. Но она узнала о том, чего, как я думаю, не знал мир: Ричарда могло отнять у нее все что угодно, только не другая женщина. И он оставил ее, одинокую,
На четвертый день, утром, с тем же самым по-детски демонстративным видом, подчеркивающим решимость удалиться в свой собственный мир, он вышел на конный двор, где Исаак в панике, а может быть, по рассеянности, оставил нескольких лошадей. Там были два боевых коня, ярко-желтый, по кличке Флейвел, и серый, Лайерд. Ричард решил выбрать одного из них для себя. Я интересовался лошадьми. Утро было ясным и теплым, и я вышел вместе с другими любопытными посмотреть, кого он выберет.
Серый сразу принял Ричарда, как будто он был его хозяином с того времени, как конь бегал еще жеребенком, желтый же не желал подчиняться чужому. В первую же секунду он сбросил короля Англии на землю, зафыркал и как безумный помчался по двору. Мы подбежали к Ричарду, полуоглушенному, распростертому на булыжниках.
— Поймайте лошадь, вы, шуты гороховые, и нечего на меня пялиться! — рявкнул он, поднялся и снова сел в седло.
На этот раз Флейвел применил другую тактику: взбрыкивая и пятясь, поднимаясь на задние ноги и ударяя о камни тяжелыми передними копытами, словно натренированный для поединка, он рывками пошел кружить по двору, то и дело прижимаясь то к косяку двери, то к стене или воротному столбу, с дьявольской хитростью пытаясь раздавить всаднику ногу. Но Ричард удержался в седле, продолжая борьбу с животным, и скоро из дверного проема и со стены, куда мы спрятались от бушевавшего коня, мы увидели, что его поведение изменилось. Флейвел прекратил борьбу и принялся демонстрировать свое искусство. Он выбрасывал, как в бою, передние ноги, сгруппировывался до половины собственной длины, кружился на задних ногах, не выходя из круга не больше среднего блюда, нависал передними ногами над воображаемым противником, а потом, опустив голову, взял «врага» в зубы, поднял и с размаху бросил оземь. Теперь это была уже не лошадь и всадник, а некое другое целое: получеловек-полулошадь, подобное легендарному кентавру, словно в огне поединка они сплавились воедино.
— Это мой конь, — сказал Ричард, спешившись, — но серого я забираю тоже. Я найду применение и ему.
Он постоял, переводя дыхание и утирая пот, заливавший глаза. Костяшки его пальцев были ссажены до кости при хитром маневре Флейвела, прижавшего его к стене, и часть крови вместе с грязью попала на покрытое каплями пота лицо. Тем временем на двор вошли сэр Стивен де Тернхем и сэр Бертран Верденский.
— Что принесло вас ко мне так рано, милорды?
— Письмо его величества короля французского, сир. Только что прибыл быстроходный корабль, — ответил сэр Бертран.
— Новости здесь путешествуют быстро, — заметил Ричард, стряхивая с носа каплю пота. — Ханжеский протест против того, что я заковал Исаака в цепи! Негоже одному монарху так обращаться с другим, негоже! — Он стал ломать печать, но липкая кровь на потных пальцах мешала ему, и он гаркнул: — Клянусь Богом, может кто-нибудь вскрыть для меня этот конверт или нет? А вы, болваны, оботрите коня! Или он должен простудиться, пока вы разеваете рты?
Сэр Бертран ловко сломал печать и извлек из конверта письмо. Ричард взял его и нехотя стал читать. Потом, как собака, учуявшая добычу, напрягся, не отрываясь от листа бумаги. И наконец скомкал его в руке.
— Я же говорил ему! — вскричал он. — Я говорил ему, чтобы он ничего не делал до моего прибытия, кроме расширения
Он повернулся кругом и поспешил к берегу. Я побежал за Ги де Лузиньяном, чью кандидатуру на пост короля Иерусалима Ричард опрометчиво поддержал. Когда мы с ним дошли до берега, нашим глазам представилась сцена первозданного хаоса, но Ричард ходил среди него с невозмутимым видом, внимательный, как хозяйка на кухне. Точно с таким же видом — ах, у меня кастрюля закипает, я должна следить — он повернулся к де Лузиньяну:
— Ги, это плохая замена обещанному вам Иерусалиму, но Кипр ваш. По крайней мере, он не будет под надзором трех слепых мышей! В этом городе, как, вероятно, и на всем острове, большого внимания требует водоснабжение. А гавань нужно углубить. Брат Исаака, Фернандо, все еще в море. Делайте с ним все, что хотите. На вашем месте я заключил бы сделку с архиепископом Никосийским — он его кузен и может быть полезен. Если он вас коронует — очень хорошо, а если нет, не поддерживайте с ним отношений и уберите его с дороги. Боже мой, дружище, не нужны мне ваши благодарности, мне нужно, чтоб в тылу у меня была ваша верность. Вы всегда были моим человеком и хорошо это знаете. И пока я так считаю, прошу вас не забывать, что моя жена — королева Кипра! А если вы задумаете снова жениться… Ги, вы сын сатаны! — Он повернулся и поспешил вслед за каким-то лучником, пробивавшимся через толпу к уже переполненной лодке.
Став свидетелем того, как было походя передано в другие руки целое королевство, я вернулся во дворец, чтобы забрать пожитки и предложить свои услуги дамам. И понял, что в тот день там было в моде благородство.
— О, Блондель, — заговорила миледи, — мы с королем вечером говорили о вашей игре и, поскольку не можем надеяться, что в Святой земле всегда будем вместе, а другого менестреля у него нет, и раз уж кипрская принцесса всегда сможет поиграть нам, когда мы захотим послушать музыку, я сказала ему, что в будущем он может располагать вами.
«Сир, не возьмете ли вы эту собаку? Она умеет таскать поноску и хорошо сторожит дом. Сир, не хотите ли получить эту обезьянку? Она выделывает такие веселые трюки!..»
Я промолчал. В тишине прозвучал голос Анны Апиетской:
— Может быть, ты добавишь, Беренгария, что король сам просил тебя об этом?.. — В ее голосе прозвучало нечто большее, чем желание пощадить мои чувства, но в любом случае это был мягкий удар по памяти Беренгарии.
— Я могу это добавить. И могла бы также сказать, что именно ты, Анна, подала ему такую мысль. — Помолчав, она продолжила: — Но это неважно. У меня было время все обдумать, и я считаю, что наш план хорош. — Она шагнула ближе ко мне и положила на мой рукав тонкую белую руку. — Дело не только в музыке, Блондель. Вы сможете приглядывать за ним, чтобы он не простужался, надолго оставаясь в промокшей от пота одежде, не ходил с непокрытой головой на солнцепеке. И не небрежничал с едой. Все это мелочи, но очень важные, вы же знаете. — Ее едва заметная тайная улыбка никогда не нарушала серьезного выражения глаз, на секунду озаривших меня своим сиянием. — И, пожалуйста, Блондель, всегда сообщайте мне обо всем, что с ним происходит.
Как мило! Как удобно! Мой долг — выполнять твои желания. Эта мысль не выходила у меня из головы всякий раз, когда я в прошлом пел ей. Как же я радовался каждому тайному посещению лагеря Ричарда, каждой минуте, проведенной с ним. Даже теперь, когда стоял здесь, не произнося ни слова, во мне, как на дрожжах, поднималось чувство свободы и радостное возбуждение. Но я уезжал из Лондона и делал такой крюк по пути в Палестину не для того, чтобы меня выбрасывали, как пару старых перчаток! Они обе ждали ответа. И я ответил: