Разбитые сердца
Шрифт:
— Мне нелегко довериться людям.
Я не ожидала услышать такой ответ. Думала, он скажет, что ему нравится быть одному, или даст такой же банальный ответ.
— Почему? Тебе разбивали сердце?
Он обдумывает мой вопрос, поджав губы.
— Ага, — ровно отвечает он. — Я был раздавлен. Ее звали Дарья.
Оттого, что он вслух назвал ее имя, я ощущаю неожиданный, крошечный укол ревности. Мне хочется спросить, что произошло, но я не хочу знать ответ.
— Каково это? — спрашиваю я.
— Когда разбивают сердце?
Я киваю.
Он
— Ты никогда не влюблялась?
— Нет, — смеюсь я. — Ни капельки. Никогда никого не любила, и никто никогда не любил меня.
— Любил, — возражает он. — Семья тоже считается.
Я вновь мотаю головой, потому что мой ответ останется неизменным, даже если брать в расчет семью. Отец едва меня знает. Мать вообще была не способна меня любить.
Я отворачиваюсь от Самсона и смотрю на водную гладь.
— У меня не такая семья, — тихо говорю я. — Не у многих людей такие матери, как моя. Не помню даже, чтобы она меня обнимала. Хоть раз. — Я встречаюсь с ним взглядом. — Задумавшись об этом, я вообще теперь не уверена, что меня когда-нибудь обнимали.
— Как такое возможно?
— Ну, я обнимала людей в знак приветствия. Быстрые объятья при встрече или на прощанье. Но меня никогда… не знаю, как это назвать.
— Не держали в объятьях?
— Да, — киваю я. — Пожалуй, это более точное описание. Меня никто никогда не держал в объятьях. Не знаю, каково это. И вообще, стараюсь этого избегать. Мне кажется, будет странно.
— Наверное, все зависит от того, кто тебя обнимает.
У меня ком встает в горле. Я сглатываю и согласно киваю, но ничего не говорю.
— Меня удивляют твои сомнения в том, что твой отец тебя любит. Кажется, он хороший парень.
— Он меня не знает. Мы впервые видимся с тех пор, как мне было шестнадцать. И я о тебе знаю больше, чем о нем.
— А это немного.
— Именно, — отвечаю я, вновь поворачиваясь к нему лицом.
Самсон коленом задевает внутреннюю поверхность моего бедра, и на сей раз я рада, что он не видит ничего ниже моего подбородка, потому что все мое тело покрылось мурашками.
— Не думал, что в мире много таких, как я, — говорит он.
— Думаешь, мы похожи? — мне хочется смеяться от такого сравнения, но в выражении его лица нет ни капли смеха.
— Уверен, у нас гораздо больше общего, чем ты думаешь, Бейя.
— Думаешь, ты так же одинок в этом мире, как я?
Он поджимает губы и кивает в ответ, и ничего честнее я в жизни своей не видела. Никогда бы не подумала, что у человека с достатком может быть такая же дерьмовая жизнь, как у меня, но по его взгляду я вижу, что это так. Внезапно все в нем кажется мне знакомым.
Он прав. Мы похожи, но лишь в самых печальных проявлениях.
Когда я заговариваю, мой голос звучит не громче шепота.
— Когда я впервые увидела тебя на пароме, то сразу поняла, что тебе досталось от жизни.
Он склоняет голову вправо, и в его глазах что-то мелькает.
— Думаешь, я сломлен?
— Да.
Он пододвигается еще ближе, хотя между нами и так почти не осталось пространства. Он сделал это намеренно, и теперь наши тела ощутимо соприкасаются.
— Ты права, — тихо говорит он, обхватывая рукой мою левую коленку. — От меня ничего не осталось, лишь чертова горстка обломков. — Он прижимает меня к себе и закидывает мои ноги себе на бедра. Но больше не делает ничего. Не пытается меня поцеловать. Просто соединяет наши тела, будто этого достаточно, а руками мы продолжаем поддерживать себя наплаву.
Я быстро поддаюсь ему. Не знаю, в каком смысле. Возможно, во всех. Потому что сейчас мне необходимо, чтобы он сделал что-то еще. Что угодно. Вкусил меня. Прикоснулся ко мне. Утащил под воду.
Мы смотрим друг на друга с минуту, и кажется, будто я смотрю в разбитое зеркало. Он неторопливо подается вперед, но не тянется к моим губам. Прижимается губами к моему плечу, так нежно, едва ощутимо.
Я закрываю глаза и вдыхаю.
Никогда не испытывала ничего столь чувственного. Совершенного.
Он опускает одну руку под воду и кладет ее мне на талию. Когда я открываю глаза, его лицо оказывается в паре сантиметров от моего.
Долю секунды мы смотрим на губы друг друга, и вдруг всю мою ногу обжигает словно пламенем.
— Черт!
Меня что-то ужалило.
Что-то обожгло меня до чертиков за миг до поцелуя, и это все моя чертова удача.
— Черт, черт, черт. — Я сжимаю плечи Самсона. — Меня что-то ужалило.
Он трясет головой, будто пытается выйти из транса. Осознает, что только что произошло.
— Медуза, — говорит он. Затем берет меня за руку и тянет к берегу, но нога болит так сильно, что мне трудно идти.
— Боже, как же больно.
— У Сары в уличной душевой есть бутылка уксуса. Он поможет снять жжение.
Поняв, что я едва за ним поспеваю, Самсон наклоняется и подхватывает меня на руки. Мне хочется насладиться тем, что он несет меня на руках, но я сейчас вообще ничем не способна наслаждаться.
— Куда она ужалила? — спрашивает он.
— В правую ногу.
Когда уровень воды оказывается по колено, Самсону удается ускорить шаг. Он проносится мимо костра и спешит к душевой у опорного уровня дома Сары. Я слышу, как она кричит нам вслед.
— Что случилось?
— Медуза! — кричит Самсон через плечо.
В душевой едва хватает места для двоих. Самсон ставит меня на пол, и я, развернувшись, прижимаю ладони к стенке душевой.
— Ужалила в верхнюю часть бедра.
Он начинает опрыскивать ногу уксусом, и я чувствую, будто в свежую рану на бедре вонзаются крошечные ножи. Закрываю глаза и прижимаюсь лбом к деревянной стенке душевой. Стону от боли.
— О боже.
— Бейя, — произносит Самсон напряженным глубоким голосом. — Прошу, не издавай такие звуки.