Разборки дезертиров
Шрифт:
Водила предпринял попытку завладеть кабиной. Заворочался под колесом, забросил ногу. Очередь вдребезги разбила зеркало, нога сорвалась, водила грудью упал на подножку, сполз под машину.
Для «грибника», угодившего под перекрестный огонь, настали трудные времена. Особо он не нарывался – потихоньку отползал. До леса было метров семьдесят. Макушка сержанта вознеслась над кустами. Оценив ситуацию, он произвел выстрел, прыгнул в траву, перекатился. «Грибник» приподнялся, пальнул в ответ, сбив стебелек вороньего глаза с одинокой ягодой (метко, нечего сказать), но сержант уже лежал в траве.
Выждав несколько секунд, сержант приподнял голову. Медленно поднялся. Не опуская автомат, подошел к телу, перевернул его ногой, полюбовался. Носком сапога отбросил пистолет. Оскалился, махнув небрежно: слезай, мол, штатский люд, конец войне.
«И зачем такому на дембель?» – подумал я.
– Пойдемте, товарищи офицеры, – встрепенулся Балабанюк. – Чего же мы лежим?
– Спокойно, – проворчал я, выбираясь из укрытия. – Не имейте вредной привычки ходить поперек батьки в пекло.
– Как-то странно это, – пожал плечами Аристов. – Вроде не должны участвовать представители военной прокуратуры в массовом уничтожении людей.
– Не мы начали, – возразил я. – Пойдемте, коллеги. Булдыгин, что с тобой? Все еще борешься с засохшими пятнами?
Булдыгин яростно растирал пятно на куртке. Поднял на меня влажные глаза, заморгал.
– В дерьмо я козье вляпался, Мишаня…
Мы спустились с горки и побрели к застывшей колонне. Сдерживая спазмы, поглазели на мертвых автоматчиков. Серьезные с виду мужики, не дикари какие-нибудь. У того, что с пулей в голове, окладистая бородка, обработанная триммером. Здоровяк женатый – обручальное кольцо на скрюченном пальце.
Ленька подобрал автоматы, прикинул их на вес, как бы выбирая полегче, швырнул один Балабанюку.
– Держи, солдат. Надеюсь, второй раз не потеряем?.. Павел Викторович, ты не хочешь вооружиться?
– Я противник войны, – пробормотал Булдыгин, вызвав нервный смех.
Колонна медленно приближалась. Мы с трудом волочили ноги – не могли заставить их идти быстрее. Оружие тянуло к земле. Сержант, ссутулившись, блуждал по ромашковой поляне – бледный, дерганый. Тяжело в учении, легко в бою, а вот после боя, когда прикончишь трех человек и начинаешь с пронзительной ясностью это понимать…
Он вскинул голову, посмотрев на нас, как на пришельцев, вышел из ступора. Обогнув колонну, полюбовался на шофера, скрюченного под кабиной, покачал головой (порезвились, дескать), побрел дальше. Обошел головную машину, утвердил ногу на скобу-подножку, оттолкнулся, отгибая брезент.
Автоматная очередь простучала из кузова.
Капустин застыл, словно мысль посетила, выронил автомат, сорвался с подножки, покатился в кювет…
Я строчил по кузову, пока не кончились патроны. Со злостью отшвырнул магазин, вставил новый. В машине громко заорали, забилось тело по дощатому настилу. Всхлипывал Балабанюк, размазывая сопли по физиономии, рывками вскидывал автомат, долбил туда же.
Брезент превращался в решето. Мы прекратили огонь одновременно, посмотрели друг на дружку. Пригнувшись, я добежал до Капустина, лежащего ничком в водостоке, перевернул на спину. Лучше бы не делал этого. Изумление запечатлелось на физиономии сержанта, теперь она была какой-то доверчивой, беспомощной, детской. Смерть пришла мгновенно, не успев обезобразить лицо. Четыре пули в груди…
Я обернулся, не зная, что делать. Коллеги корчились в траве. Булдыгин остервенело грыз руку, Ленька неуклюже выгибался, вытаскивая автомат, оказавшийся под животом.
Второго трупа мы позволить себе не могли. Балабанюк прошмыгнул под бортом (неплохо для солдата первого года службы), сел в пыль и подал знак, из которого вроде бы явствовало, что в кузове имеются живые.
Я прыгнул на дорогу, сел напротив. Так мы и сидели, поедали глазами друг дружку. Из кузова доносилось натужное кряхтение. Я подмигнул Балабанюку.
– Сержант, гранату! Разнеси его к чертовой ма…
– Не надо!!! – истошно завопил мужчина. – Не бросайте!!!
– Тогда вылазь, – строго сказал я.
– Не могу! Тут заперто…
Балабанюк смастерил решительную мордаху, привстал и взгромоздился на скобу. Я показал ему кулак – сидеть, боец. Я пока еще не маршал Жуков, чтобы для собственного спокойствия швыряться солдатскими жизнями. Осторожно привстав на цыпочки, отогнул край брезента. Бледный шанс, что пуля все-таки дура…
Пространство кузова было разгорожено на два отсека. В первом, закатив глаза, лежал седоватый мужчина в распахнутой камуфляжной куртке. Грудь разорвана свинцом. Автомат на полу. Второй отсек отделяла металлическая решетка (зверей перевозить?). На грязном полу корчился мужчина в рваном свитере, его буквально колотило от страха. Куцая бороденка ходила ходуном. Глаза подслеповато щурились. Кровь на лице…
– Леонид, Павел Викторович, помогите девчонке! – крикнул я коллегам, которые начали потихоньку вырастать из травы. Сделал знак Балабанюку – не терять бдительности, боец. Забросил полог брезента на крышу, забрался в кузов.
– Вы кто?
– Заславский Виталий Осипович… – выдохнул человек, фокусируя на мне взгляд. – Старший оперуполномоченный Верещагинского райотдела… А вы?..
– Вопросы задаю я, – строго сказал я. – Куда вас везли?
– Не знаю…
– А подумать?
– Да кончайте вы… – Человек приподнялся, держась за решетку, опасливо покосился на убитого. – Я действительно не знаю. Поступил сигнал, что в Быстровке – перевалочный пункт контрабандистов, возят грузы через Дарьяловский перевал, и вчера вечером как раз должна пройти партия из Радыгинского ущелья…
Человек надрывно закашлялся. Похоже, ему неплохо постучали по печени.
– И что?
– Прибыла… откуда я знаю… – кривая ухмылка перекосила черные губы. – Кто-то заложил… Засаду расстреляли… Погибли трое наших… Меня избили, бросили в машину… Этот говнюк… – человек злобно плюнул в покойника, но попал в решетку, – издевался как гестаповец – очки отобрал, «троллейбусом» дразнил…
– Он сидел в машине? – покосился я на седого. – Не вылез вместе со всеми?
– Он дремал в машине, – пояснил человек. – Уморился, как же, колотил меня смертным боем… Послушайте, мне выйти можно?