Разборки под прикрытием
Шрифт:
– Я согласен.
– И еще… Прямо сейчас перезвони к себе в контору… Пусть выпустят Аркашу. Хватит ему сидеть под замком.
– Сделаю…
– Аркаша выходит – это первый знак, что ты выполняешь условия. Я начинаю давать нужные показания твоим людям. Ты, ведь, как я понимаю, в больницу?
Рука болела немилосердно. Сергеев не думал, что будет так больно. Очень больно. И обидно.
Его вышвырнули, как ненужную тряпку. Сменился хозяин – это Гринчук правильно сказал. Гринчук вообще очень правильно всё говорит… Сволочь. Ну почему – некоторым все, а остальным… Остальным копаться в дерьме, норовя по головам остальных выбраться туда, где немного чище… где можно хотя бы дышать.
Дедов подох… Тварь, готовился уйти. Бежать хотел… Убить Сергеева и Гринчука, спалить дом… Иначе зачем ему столько бензина в канистрах? Зажечь дом и лес, пока его погасят, пока доищутся, где чей скелет… А если и город сгорит – туда ему и дорога. Небось, семью свою подготовил… Или решил бросить. Что ей сделают, если сам погиб.
Убили его те, кто охотился за Гринчуком. Все довольны… И хозяин доволен, и власти официальные не задают лишних вопросов… Новые, правда, будут знать, что не они работали, но кого это, на фиг, заботит?
Хитрый Дедов, но ему не повезло.
Сергеев, пока за ним не приехали, вытащил из дома бумаги и кассеты в трех огромных сумках, засунул в гараж, за стеллажи с инструментом, прикрыл сверху старым брезентом. Сегодня, как минимум, обыскивать не будут. А завтра… Он ведь тоже не пальцем деланный. Завтра его уже здесь не будет. И жены, и детей…
Его погрузили в машину, отвезли в больницу. Сергеев еще из машины позвонил жене, попросил прийти к нему.
Всё будет в порядке, успокаивал себя Сергеев. Все будет нормально. Перетерпеть.
– Осталось недолго ждать, Полковник. Совсем недолго. Группа уже отправилась на самолете. Мне сказали, что к вечеру… – Владимир Родионыч поудобнее устроился в кресле. – И всё. Это уже не наши с вами проблемы. И даже не проблемы Юрия Ивановича.
– И вы полагаете, что Инга… – осторожно спросил Полковник.
– Что – Инга? Не убьет ли это Ингу? Не знаю… Мне очень жаль Ингу…
– Но тут ничего не поделаешь, – закончил Полковник. – Своя рубашка ближе к телу, тем более что ничего еще не известно. А вдруг она жива? И ее отпустят? Я все правильно воспроизвел?
Владимир Родионыч смотрел строго перед собой, даже не моргал, кажется.
– А если Гринчук…
– Да, Гринчук. Именно Гринчук во всем виноват. Понесла его нелегкая… Если бы он сказал… Нам объяснил, что хочет уйти. Мы бы его…
– Да, что мы? Отпустили бы?
– Но мы же – отпустили. Он ушел.
– Он не привык оставлять дела незавершенными. Решил объединить… Уйти, закончив дела.
– А теперь только на Михаила, если мы все с вами правильно поняли, у него надежда. Он уже потерял Братка, Ингу. Только Михаил…
– Или сам Гринчук, – сказал Полковник. – Мы же с вами помним, сколько раз…
– Вы верите в чудеса?
Гринчук зашел в магазин, купил новую рубашку и светлые джинсы, затем вернулся в гостиницу и заставил горничную все это погладить. Через час к гостинице на милицейской машине подвезли Аркашу, небритого и мятого.
– Как прошла ночь? – спросил Гринчук, расположившись с Аркашей за столиком летнего кафе. – Не беспокоили?
– Всё нормально… Спал, как убитый…
Гринчук демонстративно постучал костяшками пальцев по столешнице и сплюнул через левое плечо.
– Крепко спал. Пытались разбудить на завтрак, но я эту еду… – Аркашу передернуло от одной мысли. – За пять лет так и не научился получать удовольствие от баланды.
Получив от официанта меню, Аркаша выбрал блюда, подумал, не заказать ли еще, но сдержался. Всегда можно добавить.
– И деньги не отобрали? – спросил Гринчук, заказавший только кофе.
– Даже не обыскивали. По высшему разряду. И к обеду не будили. Полчаса назад вывели, сказали, что приказано меня отправить – и вот я здесь. Остался вопрос – зачем?
Гринчук засмеялся.
– Скажу – не поверишь.
– Смотря как скажете, – Аркаша беспокойно оглядывался на кухню, очень хотелось есть.
– Понимаешь, Аркадий… Я ехал в Приморск в очень плохом настроении…
– Предчувствия мучили?
– Ты, Аркаша, просто слушай, раз есть такая возможность, и есть чем. Намек понятен?
– Понятен, – кивнул Аркаша и замахал руками официанту. – Ты там скоро, ярыжка? Жрать охота!
Официант посмотрел на Аркашу, потом на Гринчука, увидел, как Гринчук кивнул, переполошился и бросился на кухню.
– Весь город уже вас знает, – сказал Аркаша.
– И что здесь плохого? Вот ты, например, в результате, быстрее получишь свою еду. Плохо?
– Нормально. Я вас больше не перебиваю и слушаю.
Гринчуку принесли кофе, поставили на стол сахарницу. Официант суетился так, что чуть не опрокинул поднос.
– Не нужно нервничать, – улыбнулся Гринчук. – В меня сегодня больше стрелять не будут.
Официант ушел.
– Я, Аркаша, ехал сюда в очень плохом настроении. В меня перед этим стреляли, пытались угробить, пришлось стрелять мне, в живого человека… В убийцу, подонка, но человека! А человек – это звучит…
– В кабаках «человек» звучит так же как «половой», – сказал Аркаша.
– Вот и ты грубый, прозаический человек. А я подъехал к городу и увидел, как живого, гордого человека выбрасывают из машины вместе с чемоданом. Странно, да? Даже хотел остановиться прямо там и поговорить. Выяснить, а почему это человека вышвыривают из города, в котором обычно убивают? Странно ведь, согласись…
– Согласен.
– Потом я случайно встретил тебя в сквере. Я там как раз бил одного человечка, гляжу – кого-то убивают. А у меня осталась старая дурацкая ментовская привычка вмешиваться в процесс убийства. Вмешался… Это уж потом я понял, что это судьба, что ты мне послан…