Разбой в крови у нас

Зверев Сергей Иванович

Способ знакомства с приказчиком Алексея Кузнецова выискался сам. Как и говорил Распутин, наутро в дом бабки Варвары пожаловали полицейские чиновники. Выяснилось среди прочего, что умершего купца в Казани практически некому опознать. По чиновничьим правилам личность покойного должны были подтвердить как минимум двое его прижизненных знакомых.

Лучше всего на эту роль подходил приказчик купца, который как раз остановился в одном из дорогих постоялых дворов Казани. А вторым знакомым Кузнецова, обязанным прийти на опознание, чиновники выбрали Захара Радайкина.

В Казань ямщик попал вместе со своими спутниками на закорках полицейской кареты, которая ехала быстрее любой крестьянской повозки, какую можно было бы нанять. К тому же все вещи беглецов остались на пароходе, и заплатить извозчику было бы нечем.

По прибытии в город чиновники тут же отправили Митрофана на осмотр к врачу, а Захар первым делом поспешил вместе с каким-то полицейским в покойницкую.

Здание это оказалось в самом центре города, возле местного университета, видимо, для удобства студентов-медиков. В мрачных и холодных стенах этого общественного склепа Захар и наткнулся на Василия Игнатьевича, который тоже явился выполнить свой долг и поставить подпись в нужных бумагах.

Приказчик оказался плотным лысым мужчиной с аккуратными усами и бородкой, которую приводил в порядок явно не реже раза в неделю.

Узнав, кто таков Захар, Василий Игнатьевич принялся причитать, ронять крупные слезы и в конце концов предложил ямщику помянуть ушедшего с чувством и с толком. От Захара требовался только рассказ обо всем произошедшем в последние часы жизни Кузнецова, и это его вполне устраивало.

Однако на деле все обстояло не так благополучно. Приказчик успел выслушать только самое начало рассказа Захара до того, как им подали закуску и выпивку. Дальше беседа шла уже не так бодро, и до истории с иконой ямщик так и не добрался, потому как на маленькую ресторанную сцену вышел цыганский хор. После этого внимание подвыпившего приказчика было окончательно потеряно, и Захар не знал, как ему быть.

Когда песня закончилась, Василий Игнатьевич, не дав своему сотрапезнику и слова вставить, громко позвал:

– Подойди к нам, красавица!

Цыганка смерила приказчика коротким взглядом дельца, оценивающего, есть ли выгода в предложенной сделке, но все же спустилась в зал.

При движении шелк ее многослойных юбок шелестел, а украшавшее грудь монисто позвякивало.

– Господа хотят заказать песню? – обратилась она к обоим мужчинам сразу.

Захар выжидательно посмотрел на Василия Игнатьевича, но тот вместо ответа неожиданно бухнулся на колени перед черноокой певицей и принялся невнятно клясться ей в любви и осыпать затасканными комплиментами.

На смуглом лице цыганки не было и следа удивления или смущения. Она высвободила у приказчика руку и, сверкнув белозубой улыбкой, бросила:

– Господа должны меня извинить – публика ждет!

– Позволь навестить тебя после выступления! – В голосе Василия Игнатьевича зазвучали умоляющие интонации. – Я хорошо заплачу…

Певица тряхнула тяжелыми густыми волосами, чуть наклонилась к собеседнику и, продолжая улыбаться, тихо произнесла:

– Господин, наверное, путает меня с уличными девками. Я продаю свой голос и только его, а остальное дарю кому вздумается. И сейчас я уже занята.

С этими словами цыганка картинно развернулась и, постукивая каблучками, устремилась к сцене, сопровождаемая бурной овацией.

Пока Василий Игнатьевич прибывал в задумчивом настроении после отказа певицы, Захар решил выполнить то, что намеревался.

– Василий Игнатьевич, бывший ваш хозяин, покойник, просил меня одну вещь исполнить, когда почувствовал, что умирает.

Эта фраза наконец переключила внимание приказчика с цыганки на собеседника.

– Он сказал, что вы везли с собой два ларца с дорогими тканями и что в одном из них он, втайне от всех, спрятал принадлежавшую ему старинную икону. Она находится под вторым дном. Икону эту он просил своих близких пожертвовать в монастырь, такова была его последняя воля.

Василий Игнатьевич несколько раз медленно моргнул, будто пытаясь понять, что только что было ему сказано, и Захар терпеливо ждал.

– Да-а-а, помню эту икону Богоматери, – наконец пробормотал приказчик. – Как же это он мне не сказал, что решил ее увезти? А ларцы-то у меня в номере стоят на каминной полке! Отвезу их в Свияжский уезд, тетке его. Пусть она разбирается.

Захар удивился, что его больше ни о чем не спрашивают. Приказчик купца не мог не знать о втором жемчужном окладе иконы, пусть и разоренном, но все еще весьма ценном. Но о его местонахождении он у Захара ничего не спросил. Может быть, это от того, что Василий Игнатьевич надеется прибрать его к рукам, если оклад окажется в ларце?

Сам Захар умолчал по той же самой причине. В конце концов Кузнецов сам обещал ему драгоценность за услугу! Только доказательств никаких у ямщика не было, и для властей он будет таким же преступником, как и любой вор, задумавший утащить оклад.

– Господин желает провести время в обществе юной цыганки? – раздался рядом с их столиком голос неожиданно возникшего из полумрака метрдотеля. – Есть прелестная особа, готовая составить вам компанию. Если, конечно, вам это интересно.

Метрдотель низко поклонился и замер в ожидании.

– Разумеется, интересно, голубчик! – тут же обрадовался Василий Игнатьевич. – Ты со мной кататься? – обратился он к своему сотрапезнику.

– Благодарю покорно, – уклонился Захар от заманчивого предложения. – Я только прибыл в город, и у меня много дел…

Распрощавшись с приказчиком Кузнецова, молодой человек выбрался на улицу, на которой уже сгущались сумерки.

* * *

Все-таки много легче в путешествии не одному быть! Захар уже не первый раз радовался тому, что ему довелось встретиться с таким человеком, как Григорий.

Ямщик едва успел к условленному месту встречи вовремя, а паломник уже прохаживался из стороны в сторону. К вечеру стало зябко, а оба путника по-прежнему были без кафтанов.

Захар поначалу отмел идею заявиться в таком виде к своим родственникам, адрес которых зазубрил перед отправлением из Тобольска, и напроситься на ночлег. Ямщик не был знаком с этими своими родственниками, и, судя по рассказам отца, особой любви к тобольской ветви рода они не испытывали. При таком отношении рассказу о том, что путники потерпели от грабителей на пароходе «Отец», могут и не поверить…