Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
Шрифт:
— Бери любую, — сказала она.
Я пожалел ее, попросил переложить часть аммонитных пачек в мою сумку, но Маша опять ответила знакомыми словами:
— Ничего, хуже бывает.
Я чувствовал, что она простила меня, и мне стало легче, свободнее, хотелось заговорить, сказать что-то хорошее, ласковое; то удивление, которое было там, наверху, приглушилось, сменилось тайным восхищением.
— А теперь куда?
— Прямиком на лаву. Иди, Вася, рядом, авось не взорвемся.
По технике безопасности запрещалось идти рядом со взрывником, несущим аммонит и капсюли.
Вдоль стенки штрека журчала сточная вода, скрипел под ногами мелкий гравий, которым были усыпаны шпалы узкоколейки. Тихо струился воздух, пропахший запахом угля. Он был прохладен и свеж. Еще там, у склада, я переобулся, подтянул аккумулятор, поправил каску, и спецовка уже не так хрустела, от ходьбы обмякла, и хотя ныли ноги и лямки оттягивали плечи, идти было легко.
— Из техникума? — спросила Маша.
— Нет, после школы.
— Да-а, — не то с удивлением, не то с недоверием взглянула на меня. — А в институт почему не пошел?
— Поступал, но по конкурсу не прошел. А сейчас стаж нужен, два года.
— А другой работы не нашлось?
— Больше некуда. Поселок-то шахтерский.
— Это верно, — согласилась Маша.
Идти становилось все тяжелее. Под ногами уже не шуршал гравий, а по всему штреку стояла вода, и ноги скользили по мокрым шпалам. И воздух не был так свеж и прохладен, сильнее, до сладкого вкуса, запахло углем. Лямки больно врезались в плечи. Пот струйками стекал по лицу, приходилось свободной рукой смахивать его. То же самое делала и Маша, и хотелось окликнуть ее, но она, не оглядываясь, ни о чем больше не спрашивая, продолжала идти.
Так, не останавливаясь, дошли до лавы. Здесь она спросила:
— Устал, Вася?
— Не очень, — соврал я.
— Значит, устал. — И успокоила: — Теперь легче будет. — И не задерживаясь спустилась в лаву.
Лава была невысокой, меньше полутора метров, как раз Маше по росту. Зато мне пришлось согнуться, и Маша, улыбнувшись, посоветовала:
— А ты встань на колени, так удобнее. Видишь? — сказала она, показывая на круглое отверстие в стене забоя. — Начнем потихоньку.
Но потихоньку она, видать, не умела работать. Незаметными быстрыми движениями она забойником — длинной палкой — прочищала отверстие, вставляла в него капсюль, аммонит, пыжи и все это слегка утрамбовывала. Я едва успевал катать в неумелых руках вязкую, тяжелую глину. Пыжи получались у меня то длинные и тонкие, то короткие и толстые, и Маша их сама уминала до нужного размера. Я удивлялся ее терпению: она ни разу не крикнула, не взглянула рассерженным взглядом.
А лава, кажется, не кончалась. Сколько там их, этих пробуренных отверстий! Меня уже не радовало то, что мои пыжи получались в самый раз. Я видел уставшее, все в мелких капельках пота, Машино лицо, но чем я мог ей помочь?
— Вы бы отдохнули, — робко предложил я, но Маша покачала головой.
Я вновь повторил свою просьбу, когда она подала мне забойник и достала из подсумка взрывную машинку.
— Вот кончим и отдохнем. Иди в штрек и жди меня там. Хорошо? — И, легонько подтолкнув, она заспешила
Время тянулось медленно. Я не выдержал, встал, прошел чуть вперед. Прислушался. Хотел пройти еще, но раздался взрыв — глухой, отдаленный. Я облегченно вздохнул и, вернувшись к штабелю, отсчитывал после каждого взрыва: «Пять… Двенадцать… Сорок пять…»
— Шестьдесят девять… шестьдесят девять… — повторял я одну и ту же цифру, но следующего взрыва не было.
«Неужели что-нибудь случилось?» Я метнулся к входу, но не успел свернуть за конвейер, как наткнулся на Машу.
— Вот и все, — сказала она. Лицо ее было покрыто густым слоем угольной пыли, выглядела она утомленной. Я молча принял с ее плеча подсумок с машинкой.
— И давно вы так? — поинтересовался я, когда мы, отдохнув, возвращались к уклону.
— Давно. Лет восемь.
— И вы решились?
— А что тут сложного? Кончила курсы и пошла.
— Нет, я не о том.
— Понимаю. — Она улыбнулась. — Как тебе сказать, Вася. Понравилось, что ли… Только уходить придется.
— Почему?
— Очень просто. Женщина — и на такой должности. Нас ведь давно собираются вывести из шахты. Да все не решаются. — Она засмеялась. — Надежи больше. Вы, молодые, не очень-то постоянные. Одному заработок подавай, а тебе вот стаж. Приходите — уходите. А шахта — это не дом отдыха, где можно быть и не быть…
Она говорила тихо, мягко, и я чувствовал, что Маша разговаривает со мной так, будто с ней мы давно уже знакомы.
Уже на поверхности, когда я собирался в раздевалку, она придержала меня:
— Подожди, Вася. Не уходи.
Из быткомбината мы вышли вместе. Шел третий час ночи, было темно, лишь кое-где сверкали огоньки, и звезды поблескивали не так ярко, и стояла такая тишина, что слышно было, как в бункерах шуршал уголь.
— Странно, Маша, — пожал я плечами. — В шахте вы не боитесь.
— В шахте я привыкла.
— А здесь не можете?
— Не могу, — просто призналась она. — Все кажется, что кто-то идет за мной.
Я проводил ее до самого дома.
Около месяца я уже работал в добычной бригаде машинистом конвейера и как-то жалел, что мне не пришлось больше ходить вместе с Машей. Я редко видел ее, работала она то с утра, то в ночь и все время спешила, так что перебрасывались одними общими словами.
К тому, что я знал о ней, прибавилось только то, что говорили ребята. А говорили они примерно так:
— Как там ни крути, а наша Маша — во, молодец баба!
— А может, девушка? Незамужняя она и на сторону хвост не вертит. Как это понять, а?
— В общем, девка что надо!
Возможно, мы так и остались бы случайными знакомыми, но однажды, придя на работу, я увидел ее в раскомандировке.
— На работу?
— Да, Вася, вместе с тобой. Я ведь теперь не взрывник, а машинист конвейера, как и ты. Хотели совсем на поверхность вывести, да Губин, спасибо ему, отстоял.
— Это здорово! — воскликнул я и крепко пожал ее руку.