Разбудить бога
Шрифт:
— Конечно, ворона, — с улыбкой ответил он. — Кто же еще. Ладно, надоело мне с вами вошкаться. Пора становиться венцом творения.
Он поднял «ствол», направив его на меня, но тут произошло нечто совершенно из ряда вон выходящее — в его груди вдруг возникла огромная дыра, через которую мелькнуло затянутое тучами небо, а через миг грянул оглушительный выстрел, и меня обдало фонтаном из крови, обрывков мяса и осколков костей. Невольно я зажмурился и отвернул лицо, а когда вновь посмотрел вперед, Кирилл, точнее то, что от него осталось, дергалось в конвульсиях на размокшей глине.
Я оглянулся, не веря глазам, — и Катька, и раненая Алиса были на своих местах. Вот тогда-то я и вспомнил про Макса,
Но Макс был жив. Когда мы подбежали к нему втроем, он счастливо улыбался, хотя был бледен, как смерть. Беглого осмотра мне оказалось достаточно, чтобы определить повреждения как тяжелые — у мальчишки оказался открытый перелом плечевой кости и нескольких ребер. Одно, похоже, острой кромкой задело легкое, иначе откуда кровь на губах?
— Я же говорил, что убью колдуна! — прошептал Макс, дыша хрипло и часто. — Саня, я в него попал. Больше он нашу принцессу не тронет.
Глава 17
ВЫХОД ИЗ ОКРУЖЕНИЯ
Вид у него был такой, что у меня сердце сжалось. Но кроме эмоций есть еще и объективные показатели состояния, а они были совершенно неутешительными. Попросту говоря, мальчишке требовалась срочная медицинская помощь, иначе самое безобидное, что ему грозило, — болевой шок. Но ведь понятно, что в мире вечного ливня серьезной медицинской помощи не дождешься хотя бы в силу отсутствия каких бы то ни было клиник. Оставалось одно — как можно скорее разбудить Макса в реальности, чтобы вывести из сферы взаимодействия. Но как это сделать, когда в реальности все мы черт-те где друг от друга? Макс в Питере, Катька в Тюмени, Алиса в Москве. Причем с Алисой все совсем плохо — она и здесь пострадала, получив серьезное ножевое ранение, и в реальности ее тело находилось в незавидном положении. Я предполагал, что, скорее всего, именно ребята Эдика, а может, и он сам, держат ее в наркотическом сне, не давая покинуть мир вечного ливня естественным путем, то есть через пробуждение.
Я же вообще попал сюда особым способом — не заснув, как обычно, а пройдя через Ворота. Это означало, что пробуждение для меня не являлось выходом отсюда. Для каждого из нас оставался только один путь — через Обрыв. С одной стороны, ничего особенного. Ну что стоит спрыгнуть вниз? Даже если очень боишься высоты, все равно можно заставить себя сделать шаг. Хотя бы закрыв глаза. Но проблема все же была, причем проблема серьезная. И состояла она в том, что до Обрыва еще надо добраться. То есть для всех нас в настоящий момент точка спасения была удалена на физическое расстояние, и к ней надо было пробираться пешком, через все опасности сферы взаимодействия. Причем с одним тяжело раненным ребенком на руках и с одной раненой женщиной.
Катька села возле Макса и разревелась, прекрасно понимая, что помочь ему невозможно, что боль, которую он испытывает, она не сможет взять на себя. И все мы понимали, что Макс совершил настоящий подвиг. Если бы он не пожертвовал собой, приняв на себя тяжелейшую отдачу, Кирилл бы всех нас перестрелял.
— Так, — сказал я. — Отсюда до Обрыва километров десять. Может, чуть меньше. Сделаем носилки и потащим Макса на них. Поскольку Катька умудрилась обойтись без ранения, то на нее ляжет основная нагрузка, а мы с Алисой будем меняться. Справитесь?
— Да уж как-нибудь, — фыркнула Алиса, морщась от боли.
Катька вообще ничего не ответила, но я и так знал, что справится. Макс для нее был всем, так о чем тут говорить?
Подобрав нож, оставшийся от Кирилла, я вздохнул, представляя, что придется сначала спуститься с дюны, затем подняться с носилками, а потом еще раз спуститься уже с Максом. Казалось, что сил вообще не осталось. Казалось, что стоит сделать еще хоть шаг, и организм откажет, сломается, распластается на земле и категорически откажется выполнять команды мозга. Но я знал, что это не так. Я знал, что в любом человеке, в рамочке за стеклом, есть заветная Красная Кнопка, нажав на которую можно заблокировать все предохранители и задействовать скрытые резервы. Надо только при необходимости разбить стекло.
Закрыв глаза, я с размаху ударил кулаком в стекло, осколки посыпались, раня пальцы, но я, не задумываясь, нажал на Большую Красную Кнопку. И начал спускаться вниз. Все равно было тяжело, все равно было больно, но теперь я знал, что не умру, пока не доберусь до Обрыва. Точнее, пока не донесу туда Макса. Потому что если он здесь не умрет, то и в реальности отделается переломами. В реальности переломы — мелочь. Там есть врачи, там есть больницы, там есть обезболивающее, наконец. А здесь мальчишка может умереть от внутреннего кровотечения и болевого шока в течение нескольких часов. И тогда там, в реальности, его будет уже не спасти. Ни при каких обстоятельствах.
Спустившись с дюны, я сразу столкнулся с трудностью — по большому счету, носилки делать было не из чего. Деревьев в лесу полно, но добраться в моем состоянии до ветвей, которые можно срезать на жерди, оказалось совершенно немыслимым. Пришлось выискивать кустарник потолще, что отняло слишком много времени и усилий. В конце концов, жердями я все же разжился, но ценой еще большей кровопотери из раны. Затем оказалось, что при помощи одной руки почти невозможно сделать из тонких веток и прутьев подобие гамака между жердями. А вторая рука почти полностью отказалась подчиняться. Пришлось засунуть в задницу собственную крутость и позвать Катьку на помощь. Она оставила Макса на попечение Алисы (вот она, женская логика!), и мы с ней вдвоем справились с изготовлением носилок гораздо быстрее. Точнее справилась она, а я только подсказывал, как, что и где надо крепить. Катька потащила их наверх, чтобы к моему приходу уже подготовить сына к переходу, а я начал повторное восхождение. Без шестнадцатикилограммовой винтовки оно далось мне значительно легче первого, но все равно пришлось попотеть.
Уже на вершине я по совету Алисы сделал из ветки и обрывка ткани жгут себе на руку, что сняло проблему потери крови. Затем помог ей обработать рану в плече. Катька в это время осторожно укладывала на носилки Макса. Мальчишка уже не улыбался, не хорохорился — он побледнел и молча лежал, едва заметно шевеля губами. С неба ему в лицо хлестал ливень. В какой-то момент мы встретились с ним глазами, и я понял, о чем он думает. Макс понял, что может по-настоящему умереть. И это будет не в фильме, не в красивой сказке, а очень просто и очень страшно. Потому что, когда умирают дети, страшно всегда.
Подумав о смерти, я решительно направился к тому, что осталось от Кирилла. Выглядело оно ужасно — грудь разворочена, а голова соединялась с остатками тела окровавленными жгутами мышц. Я давно заметил, что разделанная туша животного не вызывает у нас таких сильных эмоций, как расчлененный человеческий труп. С одной стороны, понятно — своя рубашка ближе к телу, но с другой — не очень — кишки, печень и прочие органы одинаковы что у нас, что у коровы. Но коровью печень мы даже едим, а вот на человеческую смотреть страшно. Даже пройдя войну — страшно, поскольку привыкнуть к подобному зрелищу может только военный врач, у которого в день по два-три пациента умирает под ножом, но зато гораздо больше выживает и возвращается к нормальной жизни.