Разделенные океаном
Шрифт:
Том и Финн стали лучшими друзьями. Напрочь исчезли следы враждебности, которую Финн когда-то питал к своему зятю. Теперь он лишь сдержанно улыбался, когда Том принимался хвастать своими успехами на полицейской службе.
На третий день их пребывания в Дунеатли мужчины предложили присмотреть за детьми, пока их жены прокатятся в Килдэр за покупками. Молли приготовила бутылочку с кашей для Джо и оставила ее в кладовке, а потом вместе с Хейзел села на автобус, отправлявшийся в половине девятого.
— Без детей я чувствую себя очень странно и непривычно, — призналась она Хейзел, когда небольшой
— Я тоже. Кажется, мне недостает чего-то важного, словно я лишилась руки или ноги.
— Интересно, а будем ли мы когда-нибудь испытывать к ним иные чувства? — подивилась вслух Молли.
— Очень на это надеюсь. Особенно когда мне стукнет лет этак восемьдесят, — рассмеялась Хейзел. — Полагаю, наступит время, когда они вырастут и перестанут в нас нуждаться, и тогда мы сможем заняться тем, о чем давно мечтали, — например, переплыть Ла-Манш. Какой-то женщине несколько лет назад это удалось.
— Или стать членом парламента.
— Или научиться управлять самолетом.
— Или подняться на Эверест. Кто-то из женщин сделал это.
— Но сегодня давай забудем о том, что мы — матери, обремененные оравой маленьких детишек, — твердо заявила Хейзел, — и не будем думать ни о ком, кроме себя, то есть после того, как купим детям сладостей. Я лично намерена подобрать себе зимнюю шапочку: старую съела моль.
— А я куплю шерсть, чтобы связать себе джемпер с пестрым рисунком на груди.
День выдался чудесный. Они заглянули в кофейню, чтобы сначала выпить чаю, а потом и пообедать: им подали ростбиф с йоркширским пудингом и яблочную шарлотку со взбитыми сливками на десерт. Хейзел настояла на том, что заплатит за угощение, и тогда Молли купила ей вязаные перчатки в тон новой голубой шапочке.
Обратно в Дунеатли они вернулись трехчасовым автобусом, раньше, чем планировали, причем обе не собирались признаваться в том, что беспокоятся о детях — и, как выяснилось, не напрасно.
Джо самым решительным образом отказался притрагиваться к своей бутылочке с молочной смесью и ревел не переставая. Бабблз поцарапал Меган, и той расхотелось иметь котенка, особенно если его зовут Одуванчик, что чрезвычайно расстроило Броуди, и она зарылась лицом в подушку. Киран залез на дерево в саду и наотрез отказывался слезать, пока не вернется мать, а Оэн ушиб ногу, пытаясь присоединиться к брату на ветке.
— Слава Богу, ты дома, Молл.
Обычно аккуратно причесанные волосы Тома торчали во все стороны, словно он пытался выдрать их с корнем, а Финн, казалось, за несколько часов постарел на двадцать лет. Оба ни на минуту не поверили в то, что для их жен это был бы самый обычный день.
— Думаю, Ла-Манш и Эверест подождут, верно, Молл? — пробормотала Хейзел, губы которой неудержимо кривились в лукавой улыбке.
— Похоже, ты права.
Молли подхватила плачущего сына и устремилась с ним наверх, чтобы покормить. Меган и Броуди она займется чуть позже, и только потом наступит черед Тома.
Отпуск получился на редкость приятным, пусть и отчасти беспокойным. Молли навещала старых друзей, стараясь проводить с Тедди и Айданом столько времени, сколько могла выкроить. Том и Финн каждый вечер заглядывали в паб, предоставляя
— Если она в Нью-Йорке, разумеется. С таким же успехом она может находиться где угодно. — Что же касается Доктора, то она затруднялась сказать, какие чувства к нему испытывает. — Он не был плохим отцом, — доверительно сообщила Молли, — хотя никогда не баловал нас и не играл с нами так, как Том — с нашими детьми или Финн — со своими. Пожалуй, смерть мамы стала для него ударом, от которого он так и не оправился.
— Слишком уж ты великодушна, Молли, — бросила Хейзел. — То, как поступил Доктор с тобой и твоей сестрой — преступление. Будь моя воля, он бы дорого заплатил за это.
— Разве можно быть слишком великодушным? И разве не Христос сказал: «Прости их, Господи, ибо не ведают они, что творят»?
— Он также сказал: «Мне отмщение, и аз воздам».
На следующий день Молли в одиночестве отправилась на могилу Доктора. Она знала, что Финн после долгих и мучительных размышлений решил не хоронить его рядом с мамой, что в свое время вызвало в деревне новую волну сплетен.
Кладбище лежало за церковью Спасителя, в которой Молли приняла первое причастие и где состоялась ее конфирмация (она выбрала имя Тереза). На могиле она обнаружила простую белую плиту, на которой золотом были высечены имя и фамилия Доктора, год рождения и год смерти. Эпитафия отсутствовала. Не было и обычных изречений вроде «Горячо любимому отцу» или «Скорбим безмерно». Между гладкими белыми камешками гравия пробивались сорняки, и Молли вырвала их, а потом положила на могилу одну розу из букета, который приготовила для матери. Она попыталась вспомнить приличествующую случаю молитву, но так и не смогла.
— Покойся с миром, — прошептала она наконец.
Могила матери разительно отличалась от отцовской. Она была ухоженной, без единого сорняка, а в каменной вазе стояли свежие цветы. Молли решила, что за могилой ухаживают Финн и Хейзел или же кто-то из маминых подруг из «Легиона Марии». На надгробном камне были высечены имена ее дедушки и бабушки, которых Молли никогда не видела: Падраик Кормак Коннелли, умерший в 1885 году, в возрасте всего двадцати пяти лет, и Маргарет Бриджид Коннелли, которая пережила своего супруга почти на двадцать лет и скончалась в 1904-м — в том самом году, когда родился Финн.
Молли поставила розы в вазу, но по-прежнему не могла вспомнить слова молитвы. Она не верила в особое таинство посещения могил. Мама умерла, и Молли часто думала о ней, иногда даже мысленно разговаривала с ней. Никакое количество цветов не вернет ее обратно, и осознание того, что останки матери покоятся на глубине шести футов под землей, не сулило утешения. Молли перекрестилась и пошла домой.
— Знаешь, что я думаю, — сказал Том утром в пятницу, когда они одевались. На следующий день они должны были вернуться домой. — Я думаю, что тебе с детьми нужно задержаться здесь еще на недельку.