Разделенные

Пляка Анна

— Что такое “ками”?

— Я думала, это ты мне объяснишь, — хмыкнула Таари, отчего-то очень довольная. — По сохранившимся данным, это духи природы. Есть более значимые, вроде ками солнца, и менее значимые — ками конкретных деревьев, камней… Семей.

Акайо покачал головой:

— Людей хранят их достойные предки.

— Отлично! Хоть какая-то разница. Сейчас еще что-нибудь наскребем…

Следующие часы Акайо добросовестно вспоминал все детали своей веры и известных легенд. Как выяснилось, что-то подобное ками встречалось в историях, например, о юном воине, который пошел на войну вместо

своего отца, а предки отправили ему в помощь дух статуи. Зато многие легенды, которые рассказывала Таари, Акайо никогда не слышал, а она не слышал тех, что рассказывал он.

Однако, несмотря на оживленную беседу, Таари постепенно мрачнела. В конце концов, видимо, задав все интересовавшие ее вопросы, вздохнула:

— Вот же дыра… Чувствую, моя диссертация тоже окажется на внутреннем хранилище. — Пояснила непонимающему Акайо: — К достоверной информации доступ есть у всех, а сюда приходится приезжать за мусором, который отфильтровывает проверка. Здесь можно найти даже курсовую работу по теории заговора, написанную каким-нибудь капсульником, еще Праземлю заставшим. Достаточно плохо уже то, что мне приходится опираться на такие данные, но еще и выводы сделать невозможно! Хотя…

Она замолчала, покусывая губу и глядя куда-то в пустоту. Акайо поспешно опустил глаза. До того он был так увлечен воспоминаниями и разговорами о деле, что мог смотреть на нее, не чувствуя смешения мыслей. Но сейчас…

Она заметила. Положила ладонь ему на макушку, перебрала волосы, слегка потянула, заставляя запрокинуть голову. Коснулась пальцами открытого горла…

— О, Таари, вот ты где!

Акайо услышал, как она тихо зашипела, отпуская его и оборачиваясь. Медленно опустил голову. Он все еще дрожал от памяти о ее прикосновениях.

— Там твой выводок скоро весь чай допьет и все печеньки доест. И поставит новый рекорд в институтском “Побеге с Праземли”, а Даата обещала победившего сотрудника наградить на Высадке. Как твои гении будут одну подарочную майку носить, по очереди? И вообще вечер уже, ты тут ночевать собралась?

Акайо удивленно посмотрел через зал в далекие окна, прищурился на заходящее солнце. Требовательно заурчал желудок, отвыкший пропускать обед. Вздохнула Таари:

— Вот зачем ты о времени напомнила, а? Нам так хорошо работалось.

Из-за ее плеча выглянуло смеющееся круглое лицо в обрамлении коротких, торчащих во все стороны волос. Акайо, не в силах понять, видит он мужчину или женщину, на всякий случай встал, кивнул вежливо. Ему в ответ помахали:

— Привет! — обернулись к Таари: — Круто, не зря ты их купила, да? Как раз по теме работы. И польза есть, а? Ты куда лучше выглядишь!

Акайо увидел, как порозовели уши его хозяйки и изменилось лицо ее собеседника.

— Ой, извини! Я забыла, что ты такие разговоры не любишь. Слушай, мы наверху кино будем смотреть, хотите с нами? Пиццу закажем, вы ж не обедали наверняка…

— Нет, — резко отказалась Таари. Через запинку продолжила уже вежливей, — спасибо, но нам пора домой.

Когда они вышли из института, небо с одной стороны уже потемнело. Остальные рабы были не так голодны, как Акайо и Таари, но все равно по пути она остановилась у закусочной, ушла ненадолго в сияющий проем здания и вернулась с несколькими большими коробками. Одну оставила себе, остальные закинула на заднее сидение. Внутри оказались большие лепешки, покрытые сыром, молотым мясом и овощами. Акайо старался ничего не ронять, но когда коробки опустели, машина все равно была засыпана крошками и упавшими кусочками начинки.

К дому они приехали уже поздним вечером. На пороге встречала Нииша, сама добравшаяся до дома, и очень обидевшаяся, когда узнала, что они по пути поели.

— Пиццу! Из “Третьего берега”! Позор на мою голову, моей стряпне предпочитают дешевую забегаловку!

Таари только посмеивалась, вытряхивая машинные коврики. Рабов отправили спать, но Акайо ненадолго задержался. Отошел дальше в сад, к каменной площадке, на которой они с Таари пили чай. Сел на землю, подняв голову к небу.

В доме светилось только кухонное окно, выходившее на другую сторону, а здесь, глубине сада, было темно. Сизо-синее марево неба стало почти черным, начали появляться звезды.

Они всегда там были, подумал Акайо. Просто он увидел их только сейчас.

Что еще скрывалось за привычным светом? Какие звезды он не замечал?

Худое плечо. Складки ткани. Бледные щиколотки. Остроносые туфли. Голос, необычно низкий для женщины.

Акайо осознал, что облизывает губы, смутился, и само это чувство смущения вызвало новую волну пьянящего жара, разошедшегося по телу. Поднялась рука, будто помимо его воли скользнула по груди, упала. Невыносимо жали брюки, Акайо потянулся расстегнуть их и замер, едва коснувшись пояса.

Он не понимал, не позволял себе понять, чего хочет. В голове мелькали образы — странные, постыдные, невозможные. Акайо не смел задерживаться мысленным взором ни на одном из них, но тело куда лучше него понимало, чего желает. Ладонь накрыла пах, сжала бессмысленно сильно. Акайо стиснул зубы, заставляя себя не стонать. Неловко, торопливо расстегнул пуговицы рубашки, сбросил с плеч, запутался… Замер, позволяя ткани стягивать руки за спиной и едва не поскуливая от острого наслаждения мнимой беспомощностью. Откинулся на камни, перевернулся на живот, не пытаясь высвободить руки. Выгнулся, прижав всем своим весом пульсирующий огонь, разгорающийся в паху, тут же перекатился на бок, поджал ноги к животу, пытаясь коснуться себя хотя бы бедрами, добиться желаемого любой ценой… Замер, беззвучно рыдая от пронзительности ощущений.

Вырвал руки из рукавов, обрывая пуговицы на манжетах, рывком расстегнул штаны, сжал… Судорожно выгнулся, снова и снова, стискивая зубы и думая только о том, чтобы не кричать.

Он медленно приходил в себя. Лежать в саду было холодно и жестко, засыхающие последствия его постыдного порыва неприятно стягивали кожу на животе. Небо сияло несчетными миллионами звезд.

Тело знало, чего оно хочет. Теперь знал и Акайо.

В гарем он пришел последним. Проскользнул в туалет, прикрывая пятно на рубашке — белое на белом, почти невидимое, но для него оно горело огненной стигмой. Пустил воду в раковину, сунул одежду под струю, ожесточенно намылил, смыл, намылил снова, так что пена едва не переливалась через край. Плеснул водой в лицо, поднял голову.