Разделяй и властвуй. Записки триумфатора
Шрифт:
Все они были одинаково одарены душою мощной и твердой, но у Александра и Ганнибала она притом была возвышенная и благородная, а у Александра – и необыкновенно пылкая. У Цезаря же величие души имело свою, ему свойственную особенность, заключавшуюся в согласии лишь с его личными целями, под прикрытием личины любви к народу и законной справедливости. Но он, подобно Ганнибалу, не имел вспыльчивости и раздражительности Александра, а все чувства свои, приятные и неприятные, умел скрывать в глубине души и всегда был безмятежно спокоен.
Все они были одинаково и необыкновенно деятельны, неутомимы в трудах, терпеливы в лишениях и нужде, в опасностях являли неустрашимость и полное присутствие духа, а в бою – необыкновенные мужество и храбрость. Но в Александре пылкая, кипучая, отважная до дерзости
Все они одинаково имели необыкновенное нравственное влияние на свои войска, дар соблюдать между ними строгую военную дисциплину и порядок, ободрять их, воодушевлять, побуждать к труднейшим и опаснейшим подвигам, к терпеливому перенесению всех трудов и лишений военной и походной жизни и внушать им неограниченную любовь и уважение, преданность и доверие к себе, мужество, твердость, терпение и блистательную храбрость в боях. Все они достигали этого постоянной и неусыпной заботой о своих войсках и их нуждах, кротким, ласковым, приветливым обращением с ними, справедливостью наград и наказаний, щедростью – первых и умеренностью – последних, наконец, личным примером и необыкновенным даром слова. Сила и увлекательность последнего в каждом были одинаковы, но имели свои особенности, согласно с личным характером каждого. У Александра и Ганнибала дар слова заключался в глубине и верности мыслей, выражаемых немногими, но сильными словами. Цезарь же был в полном смысле слова превосходный оратор, уже до войны в Галлии на самом деле обнаруживший высокую степень ораторского искусства.
Но если все они одинаковыми средствами достигали любви, доверия и повиновения своих войск, то Александру и Цезарю это было гораздо легче, чем Ганнибалу, который в этом отношении и отличается от них весьма значительно.
Ни Александр, ни Ганнибал не были от природы ни жестокими, ни мстительными, ни лукавыми, ни коварными, но во всех своих действиях являли непритворные человеколюбие и великодушие (за теми немногими исключениями, которые были означены в характеристиках их). Но у Цезаря, у которого была только одна страсть – властолюбие, чувствительности же не было. Он знал – и не уважал людей, а употреблял их для своих целей, а истинных, душевных и сердечных чувств человеколюбия и великодушия у него не было. Относя все к себе и к своим целям, он с иными людьми и в иных случаях являл и человеколюбие, и великодушие, с другими же и в других случаях бывал холодным и даже, по выражению Наполеона I, зверски жестоким, что ни говорили бы его безусловные восхвалители, изображающие его агнцем доброты и кротости. Недаром же он был настоящим сыном своего времени!
Александр и Ганнибал были честолюбивы, но честолюбие их было благородное и возвышенное. Цезарь же был не честолюбец, а властолюбец: почестями он не пренебрегал и искал их, но не они составляли главную цель его жизни, а власть, самая обширная и неограниченная, и если бы он достиг ее, то едва ли был бы таким монархом, как Александр Великий, ибо в нем было много деспотизма, прикрытого лишь личиной уважения к законной свободе. Но, подобно Александру и Ганнибалу, он не был корыстолюбив, деньги считал лишь средством привлекать к себе людей для своих целей и в раздаче их и наград был щедр до расточительности.
Подобно Александру и Ганнибалу, он также являл во всех своих действиях политику мудрую и искусную, но не так, как Александр, всегда открытую, благородную и благую для других, а скрытную, тонкую, хитрую, иногда коварную, но всегда полезную для него лично. При этом он едва ли не еще искуснее Ганнибала умет завязывать
Несоразмерность сил, средств и способов, с которыми он начал и вел до половины междоусобную войну, и обширности его предприятий, многочисленности его успехов и побед и важности приобретенных им результатов заслуживает не меньшего внимания в его войнах и походах, чем в Александровых и Ганнибаловых. Лишь после победы при Фарсале силы, средства и способы его стали быстро возрастать, но и тогда, как и прежде, бывали времена и случаи (как в Египте, Африке и даже Испании), когда ему приходилось со слабейшими силами бороться против сильнейших и уравновешивать их лишь мужеством, твердостью, терпением и особенно дарованиями и искусством своими.
В пощаде и сбережении своих войск, когда дело не шло о решительных действиях против неприятеля, равно и в постоянном усилении их новыми наборами и т. п., ему достойно подобают такие же честь и слава, как и Александру, и Ганнибалу.
Счастье – этот обычный спутник великих полководцев, умеющих могущественно приковывать его к себе и глубоко, твердо верующих в него, – не одинаково благоприятствовало всегда и во всех случаях Цезарю и особенно Ганнибалу так, как Александру. Едва ли кому из великих полководцев досталась такая завидная участь – никогда и никем не быть побежденным, но всегда и над всеми быть победителем, – как Александру. Хотя Цезарь также победил всех – окончательно, но про него нельзя сказать, чтобы «он никогда и никем не был побежден». Его побеждали не только римляне, но даже и галлы, и едва не победил Верцингеториг, который за то и поплатился позором и казнью. Да и победы его (исключая над Фарнаком) стоили ему не легко и не дешево, что, впрочем, не только не унижает, но и еще более возвышает его славу. Счастье, в которое он верил слепо, до фатализма, всегда более или менее благоприятствовало и помогало ему, как и Александру.
Но Ганнибал – редкий полководец, как уже было сказано выше, – при необыкновенных военных дарованиях и всех правах на удачу был более его подвержен превратностям судьбы и изменчивости счастья; редкий был более несчастлив, но и более велик в своем несчастье; редкий, наконец, возбуждает тем более участия к себе. В этом именно и заключается самое разительное различие между ним и между Александром и Цезарем, между его и их положением, силами, средствами, способами и пр. Из этого не следует, однако, что Александр стоит выше Цезаря, а Цезарь, выше Ганнибала: они все одинаково велики как полководцы, но каждый в своем роде и в особых отношениях, один – в постоянном счастье, другой – в счастье, но не без несчастья, третий же – преимущественно в несчастье.
Можно сделать следующий вывод: одна часть образа и искусства ведения ими войны во всех военных отношениях, была общая у всех этих трех великих полководцев древности, другая – у каждого особенная, как бы его личная.
Общим им было ведение войны правильное, систематическое, по выражению Цезаря – римское, т. е. противоположное варварскому (азиатскому или африканскому), а по выражению Наполеона I – методическое, т. е. основанное на предварительно соображенном и составленном предначертании, исполняемом неизменно согласно главной предположенной цели, но с изменениями в подробностях согласно обстоятельствам, силам, средствам, способам, местности и пр.
Они вели войну не иначе как опираясь на местные условия – страну или край, обеспечив тыл, фланги и сообщения свои, устремляя совокупные силы свои прямо к решительным пунктам театра войны или военных действий, преимущественно к тем, где были главные силы неприятеля, – но разделяя свои силы, когда обстоятельства того требовали, с тем, однако, чтобы потом снова соединять их. Движения и действия их были смелые, быстрые и решительные, имевшие целью преимущественно бои, но иногда маневрирование с той либо с другою целью, окончательно же – все-таки с целью боя. Война для них была действием, а не бездействием, и потому всегда была ведена ими более или менее деятельно, но иногда они медлили и выжидали, чтобы тем быстрее, решительнее и вернее действовать потом.