Раздумья ездового пса
Шрифт:
Я так выпускного вечера у дочери и не видел: пролетал. Спасибо, хоть свадьбу видел.
Почему мы летаем до преклонных лет, всякими правдами и неправдами побеждая медкомиссию? Так внуков-то поднимать надо. Дети ж у нас не лётчики. Впрочем, у Филаретыча сын-то пилот. Еле сводит концы с концами: налёта-то нынче почти нет… А Филаретыч, с девятью диагнозами, вынужден летать, чтобы поднять внучку.
С друзьями встречаешься все реже и реже. У них 104 выходных дня в году плюс праздники. У тебя выходные все больше зимой, как, впрочем, и отпуск. Отпуск летом ещё совсем недавно можно было получить только на похороны. Лётчики мрачно шутили: «на свои похороны…» Сейчас все
Отпуск — ещё одна составляющая семейного напряжения. С весны вечный вопрос: куда поедем в отпуск?
Да… провались оно. Мне бы цепь — и к койке себя в спальне приковать. Наездился я, накатался всласть, до тошноты.
А ей же хочется вырваться. А она же мечтает о том море, о той ялтинской толпе, о тех нарядах на набережной…
Конечно, поедем. Ради детей. Обязаловка. Но обязаловка эта — серьёзное испытание здоровья лётчика. Это не отдых; это каторга.
Столько лет прожито… Дети выросли. Мы постарели. Да в конце концов, я себе принадлежу? Скандал: «езжай одна». А я — на дачу, в лес, в тишину и покой… А другой — в запой. Не потому ли лётчики любят водку, что хоть как-то снимает вечный стресс несвободы? Да только тут что-то одно: или летай или водку пей. Редко кому удаётся совместить это пропорционально: русские же люди… А пьяниц у нас не держат: лётчик, у которого на предполётном медосмотре обнаружены признаки алкогольного опьянения, увольняется с изъятием пилотского свидетельства. Пилотское — это, извините, не шофёрские права, не купишь. Так что пить лётчики умеют, раз летают до сих пор.
По прошествии ряда лет вдруг обнаруживается, что древо жизни, так благоухающее в молодости, засохло, ветви обломились и остался голый, зачугунелый Ствол Службы. И ты как на цепи вокруг ходишь. У тебя остался в жизни один интерес. Ты уже в очках и с лысиной; твои «дубы» и погоны, блестящие, с пропеллерами, пуговицы…это же монашеская ряса…ты жрец. Ты читаешь инструкции и руководства, ворчишь на молодых и принимаешь эту работу как должное. Машина захватила тебя в своё время за рукав, затянула в шестерни, больно по ним прокатила несчётное число раз — и ты приспособился своими саднящими вмятинами к её зубьям; ты ещё и удивляешься, что молодёжь возмущается порядками в авиации… эх, ребята, у вас ещё «благоухает»…а рукав-то уже в шестернях…Приспособитесь и вы.
Раз в два дня обязан звонить в план: куда лететь. Всю жизнь на привязи. Так бы заехал дня на три на дачу… нельзя: план. Вот только сегодня был в эскадрилье, узнал, что три дня — не в плане; все равно звони: изменения могут поступить в последнюю минуту.
Дежурный по плану проинструктирован: жёнам — не отвечать. Женщинам — не отвечать. Исключение — только для двух наших уважаемых пилотесс, положивших жизнь на алтарь авиации: Нины Литюшкиной и Тамары Вавиловой. Честь им и хвала, низкий поклон. Они одни только знают, чем им пришлось пожертвовать ради штурвала.
Когда строгие врачи на лётной комиссии придирчиво проверяют робких абитуриентов, придираясь к любой мелочи, они спасают ребят от серьёзных разочарований в зрелом возрасте. Ибо тот, кто вступил на стезю авиации, начал марафон, требующий огромной выносливости.
Нужен трехкратный запас прочности, чтобы организм за двадцать лет не износился до полного списания. Если же человек выдержал на
Зато сколько угодно молодых ребят, наживших себе болячки, несовместимые с лётной работой. И больше всего — язвенников. Ночные полёты, ночное обжорство, соления, копчёности, калорийная обильная пища, едва утоляющая постоянный рефлекторный голод, возникающий у лётчика при одном виде штурвала, кофе, курево, водка — все это вкупе со стрессами быстро гробит желудок. Да ещё постоянно сухой, жареный воздух, сухость в горле и обильное, без меры, питьё: минералка, лимонады, соки, эта “ Кока-кола”…
Самое трудное в работе над собой — уберечься от обжорства. А оно ж все такое вкусное: лосось, копчёности, икра, мясное ассорти, горячее блюдо. Пирожное. Кофе. Шоколад… А если полет более четырех часов, то — ещё раз. А по прилёту — в столовую. А днём — сон. А в ночь перед вылетом — плотный ужин. А в полёте — снова обжорство.
А в газетках печатают: ритуалы отхода ко сну… раздельное питание…тьфу.
Потом на годовой медкомиссии начинаются проблемы: с эндокринологом, с гастроскопией, с велоэргометром…
Я пробовал бегать трусцой. После ночного рейса. Хватило ума бросить. Меня лично спасает физический труд на даче: в меру лом, в меру кувалда, в меру лопата. И сумел уберечься от увлечения водкой, хотя — не трезвенник.
Нервы тоже изнашиваются. Но я научился расслабляться, меняя увлечения, хобби. Помогает баня, слесарная мастерская, ведение дневника, музыка. Очень благотворно действует на нервы спокойный, тупой механический труд: копание лопатой, перекладывание досок, кладка кирпича…
Эта книга пишется в рейсах, на подоконниках гостиниц, на полках, вынутых из шкафа и положенных на колени (почему-то считается, что стол в комнате — излишняя роскошь), а то и на положенном на бок кресле. Творчество — важнейший фактор, определяющий долголетие, в частности, и лётное.
Раз уж я профессионал, то должен уметь беречь свой рабочий инструмент — здоровье. Но лётная гигиена — пока гипотетический предмет в высшем лётном образовании, и приходится вариться в собственном соку, изобретая способы восстановления сил после длительного полёта.
Я, например, исповедую старый лозунг моей любимой учительницы: “учите урок на уроке”. Восстанавливайте здоровье в рейсе. Усилил осмотрительность — ослабь её там, где можно. Есть возможность вздремнуть по очереди — на здоровье. Ханжа ужаснётся попранию святынь: как это — лётчик, который должен неусыпно… Ага, неусыпно. Прагматичный капиталист на Западе давно это практикует. Даже в парламенте дремлют, не говоря уже о ведущих авиакомпаниях. Порох, чтобы был надёжным, надо периодически осторожно подсушивать. И в этом — тоже профессионализм. Не надо гореть на работе. Это глупо.
Чукча бежит по тундре сто километров за оленями. Он кладёт периодически руки на маленькое такое коромыслице: чтоб отдыхали. Чукча умный, он знает, что ноги даже в беге устают меньше рук. Да если и устают, деваться все равно некуда, надо бежать. Но руки он по возможности бережёт: надо того оленя ещё арканом поймать; ради этого-то он и бежит.
А как болят ноги в длительном полёте… Деть их совершенно некуда, а хочется отрубить и положить в холодильник, в самую морозилку. Не знаю отчего, но ноги у меня болят всегда, ещё с Ан-2; видать, это как-то связано с нервным напряжением. Уж и так их мостишь между педалей, и эдак, и струю от вентилятора направишь на них, и подожмёшь, и сядешь на ногу… Крутят.