Раздумья ездового пса
Шрифт:
Падает Як-40 в Шереметьеве — я гляжу в телевизор: бойкий корреспондент, без шапки, осыпаемый снежком, ведёт репортаж от ещё дымящихся останков самолёта; в углу экрана видно цифру: минус четыре. Я предполагаю: обледенение на взлёте, не облили самолёт.
И точно ведь, не облили, взлетал обледеневший.
Падает «Руслан» в Иркутске — я думаю себе: зачем такой гигант взлетает с маленького заводского аэродрома? Нет, тут явное нарушение: не взлететь ему. Я ещё не знаю истинной причины, но сразу, навскидку, предполагаю, что отрывались с последних плит полосы на минимальной скорости, с подрывом…
Падает
И ведь так оно потом и оказывается!
Ан-12 не долетает два километра до полосы и падает из-за полной выработки топлива — ясное дело: за счёт недозалитого топлива взяли лишний груз — и просчитались, ветер оказался «встречнее», чем расчётный.
Случаев таких сейчас множество, и причина одна: жадность человеческая.
У нас недавно упал на взлёте Ан-12 — так не облили же противообледенительной жидкостью перед взлётом, и влетел он в заряд мокрого снега. Жалко денег, нищая авиакомпания решила сэкономить на наземном обслуживании; даже техников с собой своих возят, чтоб лишнего не платить за обслуживание. А заплатили своими жизнями.
Раньше о деньгах никто не думал. Государство платило за все — только исполняй что положено. Теперь хозяин заставляет считать деньги, хотя менталитет у него ещё старый, советский: «Вы уж там как-нибудь извернитесь».
А чтобы делать все по инструкции, написанной кровью, надо очень много платить, и таких денег у маленьких авиакомпаний нет. Приходится урезать зарплату. Так логично предположить, что лётчик вынужден «изворачиваться» и брать «левый» груз… за счёт аэронавигационного запаса топлива, рассчитывая, что ветер окажется «попутнее».
И встаёт, свинцовой тучей заслоняет горизонт одна проблема: как же приходится летать экипажам в этом безвременье.
Я — ездовой пёс, и мне не пристало совать свой нос дальше хомута. Но мне не безразлична судьба щенят, которым предстоит мужать и работать в условиях жестокой конкурентной борьбы компаний за выживание. Их щенячий менталитет — уродливый, суррогатный — вырабатывается сейчас со смещением от основополагающих принципов безопасности полётов в сторону нарушений лётных законов и приоритета наживы.
Я пролетал большую часть жизни, чувствуя себя государственным человеком. Транспорт, связь, энергоносители — всегда были главными государственными заботами. Мы перевозили больше ста миллионов человек в год — и летом вся страна, в десять рядов, загорала на крымских и сочинских пляжах. Я был и счастлив, что делаю нужное миллионам дело, и проклинал эти миллионы, когда лётная работа превращалась в каторгу, — но я знал: государство заботится обо мне.
Теперь тёплый бок родины-мамы заметно поостыл. Ей не особо нужны ни тот транспорт, ни та связь, ни те энергоносители — продать бы повыгоднее за рубеж… В общей цепи развала Аэрофлот не исключение. Лётчики в массе своей брошены на произвол судьбы. Где-то что-то обещается, но реально кусок хлеба лётчик зарабатывает только за штурвалом. И пока он летает — пока его семья и не голодает. Только что не голодает.
И лётчики вынуждены летать там, где дают, и
Или я злобно клевещу на своих небесных братьев, черт возьми!
У советских — особая гордость. А среди советских — лётчик всегда был уважаемым человеком. Он пластался на своей каторге, но знал: Родина оплатит, и жить его семья будет очень прилично.
Нищета, которую я, капитан тяжёлого лайнера, познал в начале 90-х годов, нищета, когда я не мог на месячную зарплату купить себе пару башмаков, — а кругом повылезли витрины коммерческих ларьков, как бы насмехаясь над моими наивными представлениями о справедливости, — эта нищета в конце концов приблизила меня к принципу, хорошо выраженному словами героини «Унесённых ветром»: украду, убью — но голодать не буду!
Я, конечно, буквально не принял этот принцип, но — понял его.
И не один я, старый капитан, понял этот принцип. Не один я испытал унижение. Мы все прошли через это.
Когда иные «интеллигенты», в своей боли о судьбах Родины, предлагают всем нам покаяться, что «страна пришла»… я протестую. Мне каяться не в чем.. Когда толпы бездельников бушевали на митингах в Москве, когда танки палили по белым домам, — население Красноярска дружно, как один, стояло в известной позе на полях: народ убирал картошку. Народ!
И я, со всем народом вместе, не митинговал. Я развозил тот народ бессонными ночами, а потом копал свою картошку, как все. Может, мне покаяться, что думал не о политике, а о низменном?
Кушать же что-то надо.
Лётчики возят «зайцев» и «левый» груз, предпочитая получать наличными — и зачастую больше, чем платит хозяин… да и платит-то ещё иной раз с задержкой. Аппетит приходит во время еды — и вот уже серия катастроф грузовых самолётов, о которой я упомянул выше. Мало того: разнюхав, что лётчик готов за доллары рисковать судьбой полёта, но загрузить и увезти больше, чем разрешено, на него накладывает лапу преступное сообщество. И вот он уже везёт не по воле. Его воспитали: попробуй не повези.
Куда уж дальше. Человеческий фактор властно вторгся в процесс принятия решений капитаном, и решения эти обусловлены причинами, зачастую весьма далёкими от факторов собственно полёта.
Когда ко мне подходит мальчик, вылезший из «Мерседеса», и не просит — предлагает — провезти маленький пакетик за хорошую плату, я соглашаюсь, не очень интересуясь, что внутри. «Ну, деньги». Ладно, пусть деньги. Главное, что у меня в холодильнике сиротливо валяется пачка маргарина, а в кармане шелестят купюры, сумма, иногда сопоставимая с оплатой хозяина за рейс… а то и за месяц; а хозяин зарплату задерживает и говорит «потерпи».
Нищета — мать всех пороков. Пока лётчик будет — ну, не нищим, но на грани, — он за плату повезёт что угодно. Пусть при этом перед его глазами будет представать не лицо его голодного и униженного в школе ребёнка, а, допустим, комплект шин для раздолбанной дешёвой «Тойоты» с правым рулём… Нищета по разным понятиям тоже разная.
Бельё только у наших жён, пожалуй, одинаковое, советское.
А гордость у нас особая. Нам почему-то кажется, что наши жены имеют право…
Но не имеют денег.