Разгневанная земля
Шрифт:
Янош остановился в недоумении и тревоге. «Фабрика Франца Калиша», — повторял он, и внезапно нахлынувшая ревность лишила его душевного покоя. Он совершенно забыл, что ни Франц, ни даже его отец не фабриканты. Он понимал только одно: наконец он нашёл Каталину, и… она уезжает к Францу Калишу. «Этот человек давно стоит у меня на дороге, — думал юноша. — Като слишком доверчива. Она не знает, что эти барские сынки только потешаются над простыми девушками. Что же мне делать? Как её предостеречь?»
Поздно в ту ночь не ложился спать Янош.
Свеча давно
Пока он рассказывал о том, как повстречал карету Кошута, о его помощи, о товарищах столярах, о жизни в Броде, встречах с Танчичем, дружбе с ним, вдруг прервавшейся из-за его неожиданного ареста, всё шло как по маслу. Но, как только Янош переходил к главному — к самой Каталине, он становился в тупик. В сущности, он не знал ни одного факта, порочащего Франца, но не мог отделаться от неприязненного чувства к нему.
«Помни, Като, — писал он, — ещё моя мать наказывала тебе: нельзя доверять молодым барам. Мало ли чего они наговорят! Они так и вертятся возле красивых девушек!..»
Янош вдруг сконфузился. Никогда ему в голову не приходило говорить Каталине, что она красивая, — он ведь не Франц Калиш!
Слово «красивых» он тщательно зачеркнул, вместо него написал «бедных».
На душе у Яноша стало легче, когда он запечатал конверт и крупными буквами написал на нём: «Вена. Фабрика Франца Калиша. Каталине Нереи».
Часть вторая
Глава первая
В паутине интриг
Новогодний приём у австрийского канцлера князя Клеменса Лотара Венцеля Меттерниха на этот раз был особенно пышный.
Как и всегда, среди приглашённых были не только члены иностранных посольств, но и австрийские магнаты, владельцы богатых поместий. Присутствовали важные чиновники министерств, промышленники и банкиры.
Те, кто из года в год бывал на приёмах у Меттерниха, отметили, что на этот раз убранство гостиных отличалось особой пышностью, а выбор яств и вин поражал изысканностью. На столах красовались хрустальные вазы со свежей земляникой. За каждую ягоду в это время года платили двадцать пять гульденов. Точно такую сумму получал подросток за двенадцать месяцев тяжёлой работы на венских фабриках.
Казалось, и гости, встречая 1848 год, пожелали отличиться друг перед другом изысканными туалетами. Среди блестящих военных мундиров мелькали фраки штатских гостей и парижские наряды придворных дам.
Недавно приехавший из Парижа французский дипломат Анриде Мирей впервые присутствовал на торжественном приёме у министра иностранных дел и фактического главы австрийского правительства.
По сравнению с Меттернихом Мирей был ещё молодой дипломат.
В 1830 году он приобрёл известность своими выступлениями в печати и публичными лекциями, в которых пропагандировал идеи утопического социализма, почерпнутые у Сен-Симона и Фурье. Мирей волновал слушателей горячими словами протеста против эксплуатации человека человеком, говорил о необходимости улучшения жизненных условий для неимущих. Однако он не призывал бедняков к борьбе против богачей, а увещевал богатых прийти на помощь «бездомным братьям».
Вспыхнувшее в 1831 году первое рабочее восстание в Лионе ошеломило Мирея. Для него было неожиданностью, что рабочие не хотят ждать, пока он и его единомышленники — утопические социалисты — уговорят капиталистов поделиться с бедняками захваченными благами. Растерянный и удивлённый, Мирей писал в газете крупных промышленников «Журналь де деба»:
«Лионское восстание открыло важную тайну: в обществе между классом имущих и классом, который ничего не имеет, происходит внутренняя борьба. Этому населению пролетариев плохо… Оно пытается найти самостоятельный выход из своих затруднений. Вот где опасность для современного общества».
С этой поры Мирей отказался от участия во внутренней политической жизни страны и охотно принял предложение министра иностранных дел Франции Гизо посвятить себя внешней политике, наивно полагая, что одно не связано с другим.
На дипломатическом поприще Мирей преуспевал, и ему поручали неофициальные ответственные переговоры с иностранными представителями. В Вену Мирей приехал также неофициально, в качестве знатного путешественника.
Законодательница мод мадам Жозефина немало потрудилась над туалетом его жены. Это было сложное сооружение из шёлка, кружев, цветов и тюля. И госпожа Мирей не сомневалась, что на её платье будет обращено всеобщее внимание.
Но, когда на балу показалась княгиня Мелани Меттерних под руку со своим величественным мужем, госпожа Мирей с грустью констатировала, что та затмила её своим туалетом. Белое атласное платье жены канцлера было расшито крупным жемчугом; гладко зачёсанные и спускавшиеся на лоб чёрные волосы перерезала нитка такого же крупного жемчуга.
На несколько минут настроение жены дипломата было испорчено. Но блеск и пышность приёма и чарующие звуки вальса быстро вернули ей утраченное было радостное возбуждение. Она поделилась с мужем своими впечатлениями.
— Эта расточительность и изобилие, — язвительно заметил в ответ де Мирей, — напоминают мне пир вовремя чумы!
— О нет! — заявила мадам Мирей. Глаза её блестели от неподдельного удовольствия. — Я буквально отдыхаю здесь после Парижа. Теперь я понимаю, почему Вену называют городом вальсов!
— Для столицы Австрии очень лестно услышать такой отзыв от парижанки! Однако сами австрийцы прекрасно знают, что, в то время как в одной части Вены танцуют вальсы, в другой раздаются стоны голодающих. К тому же в Вену приходят беспокойные вести из провинции. Крестьяне теряют терпение, участились бунты.
— Как всё это скучно! Чего же хотят эти крестьяне?
Снисходительная улыбка скользнула по губам де Мирея.
— Того же, что и крестьяне во Франции. Они утверждают и не без основания, что голодны…
Мирей умолк. К ним приближался князь Меттерних, всё ещё статный, несмотря на годы — ему было за семьдесят. Голубые, слегка навыкате глаза, удлинённое лицо с правильными чертами, прямая, немного суховатая фигура не выражали ничего, кроме обычного радушия воспитанного светского человека, привыкшего скрывать свои мысли и чувства.