Разгон
Шрифт:
Карналь вдохнул запах свежей известки, увидел дружеский шарж на Совинского, прочитал таблички на фанерной двери, наткнулся взглядом на суставчатые изгибы длинного коридора, посмотрел вверх, в темную, почти соборную высоту. Вот тебе и соборы! Вот тебе и старина! Хочешь соединения старины и нового в жизни? Получай!
– Вы не пугайтесь этих наших коридоров, - осторожно попросил директор, шагая впереди с уверенностью хозяина.
– А я и не пугаюсь, - ответил академик бесцветно. Еще не знал сам, гневаться ему, или удивляться, или все перевести в шутку.
Жизнь приучила Карналя к терпеливости, он научился всегда надеяться на лучшее. Шел за директором выпрямленный и спокойный, даже не утешал себя мыслью, что за очередным коленом коридора этого бессмысленного здания внезапно откроется его глазам большой светлый зал, высокие двери, белые стены, кондиционеры, мягкое освещение, удобство, целесообразность, продуманность в наимельчайших деталях, а среди всего этого - спокойный блеск его машин, их ритмичное дыхание, разноцветное сияние пультов, сухой шорох перфолент.
Разве же на заводе "Электрон" не пристроили к старому заводскому корпусу специальный зал для вычислительных машин? Правда, там соответственно перестроены и коридор, и все заводские помещения, так что завод не просто отвечает мировым стандартам, но и превосходит их во многом. Но здесь, имея в виду тесноту, в которой приходится работать, могли и не успеть убрать это допотопное здание, поэтому он и вынужден добираться до вычислительного центра вот по этим суставчатым коридорам. Ведь не для хождения же по хитроумным коридорам зовут академика, а для того чтобы похвастать чем-то новым, уникальным, последним криком.
Не было крика, была низенькая дверь, за ней и впрямь открывался просторный зал, но не тот, о котором мечтал Карналь, а снова такой же коридор, что оставался у них за спиной, только намного шире. Электронные машины стояли посреди бессмысленной храмины, точно сироты.
Карналь хмыкнул. Громко, с вызовом. Остановился так внезапно, что Совинский чуть не налетел на него. Алексей Кириллович ловко обошел их обоих, очутился перед академиком, словно бы ждал от него поручений или хоть какого-то слова. Карналь как бы впервые увидел возле себя Алексея Кирилловича, вспомнил о его существовании и весьма удивился: откуда он тут? Но сразу же и забыл о нем, гневно глянул на Совинского, потом на директора. Смеются они, что ли? Вызвали его затем, чтобы показать этот "прогресс"? Это ли НТР? Это - последнее слово? Вообще говоря, его трудно удивить. Видел все. Как покупают электронные машины и прячут их на складах, не распаковывая. Как платят деньги, а машин не берут, откладывая на потом. Как пишут в отчетах, что приобрели машины и уже устанавливают, а сами не куют и не мелют. Как выступают на активах и совещаниях, в газетах, по радио и по телевидению, распинаются за прогресс и НТР, а сами потихоньку считают, что кибернетика от лукавого.
Но ведь видел же он и прекрасные вычислительные центры - в министерствах, трестах, на заводах, даже в колхозах, в сельских районах. Ежедневно получал сотни телеграмм и писем: дайте, дайте! Приняты директивы партийного съезда, тысячи одаренных ученых и производственников брошены на развитие электроники, построены заводы, которые еще вчера никому не снились, дети играют в кибернетику, как когда-то играли в войну, академика Глушкова буквально разрывают на части, просят на телевидение, к артистам, к партийным работникам, в университет, на заводы, слушают, как пророка.
Собственно, этот директор вместе с его, Карналя, учеником, Совинским, тоже руководствовался наилучшими намерениями, но ведь надо же знать меру! Закинуть такую технику в барак тридцатых годов только потому, что где-то какой-то чиновник не может постичь важности этого дела, годами не поставит своей подписи под какой-то бумажкой, не даст разрешения на реконструкцию, не отпустит строительных материалов, не захочет, не поймет, не задумается?
Карналь повернулся и, никому ничего не говоря, пошел назад. Директор только поглядел вслед. Совинский стоял рядом с ним, видимо понимая, что гнаться за академиком ни к чему, лишь Алексей Кириллович несмело побрел за Карналем, потому что помощник должен быть всегда поблизости от своего шефа. Так они и шли. Один впереди, другой позади, не очень и далеко, но и не очень близко, и уже возле выхода из помещения на них чуть не налетела высокая черноволосая девушка, которую академик почти и не заметил, но Алексей Кириллович сразу узнал и не то чтобы испугался, но словно бы съежился весь, увидев.
То была Анастасия.
– Боже, опоздала!
– всплеснула она руками, заслоняя академику дверь, став перед ним в позе новоявленной святой: растерянность, мольба, покорность.
– А как же мой снимок? Академик Карналь возле своих машин. Металлургия и кибернетика.
Искреннее сожаление или насмешка? Карналь наконец-то нашел, на кого излить свое раздражение.
– А вы кто такая?
– почти крикнул он.
Алексей Кириллович, который загодя выдвинулся на уровень академикова плеча, словно бы ждал такого вопроса, мигом ответил:
– Это Анастасия.
– Я просила у вас дать воспоминания об одном дне войны. Помните? объяснила Анастасия.
– Я помню только о своих обязанностях.
– Прекрасно! Я тоже. Поэтому и бросилась вслед за вами. Наша газета...
– Меня не интересует ваша газета.
– Но не наоборот!
– Что не наоборот?
– Вы интересуете газету.
Пока они перестреливались короткими репликами, каждый не сходя с места, каждый не имея намерений уступить другому, директор, твердо помня истину, что начальство нельзя отпускать разгневанным, уже догнал академика. Правда, Карналь не принадлежал к прямому начальству директора, но ведь все равно: светило, авторитет, величина.
– Петр Андреевич, - еще издали заговорил директор, - что же вы убегаете? Разве не хотите выслушать наши объяснения? Они не лишены для вас некоторого интереса, я полагаю. Так не годится, Петр Андреевич, у нас так не принято.
До сих пор это был просто добродушный молодой человек. Не жесткий, самоуверенный технократ - хозяин жизни, скорее гуманитарий, филолог, влюбленный в Блока или в Сосюру. Теперь прорезался в нем в полную силу творец материального, властитель законов хозяйственной жизни.
– Как видите, Петр Андреевич, история не была щедрой к нашему заводскому району, не оставила никакого наследства. А была бы тут какая ни на есть древность, то, может, и попытались бы приспособить ее под вычислительный центр. Для новых богов - убежища старых. Вместо неказистого барака... Впрочем, забыл - жизнь машин слишком непродолжительна. Неспособна состязаться с вечностью. Ваши ЭВМ за двенадцать лет проскочили уже целых три поколения. На очереди, говорят, четвертое. В дальнейшем они будут изменяться, видимо, ежегодно, а то и приспосабливаться к каждому времени года, как модная одежда.