Разгон
Шрифт:
– Символически, - сказал он.
– На фронте мы свое отпили. А я добавил еще в Грузии. У меня и сейчас еще такое впечатление от нашей свадьбы с Верико, что мы неделю плавали в вине. Море вина. Недаром поэты когда-то путали вино и море. Как это там у поэтов, Верико?
– Ты имеешь в виду Гомера, который называл море винно-черным?
– Прекрасно!
– воскликнул профессор.
– С поэтами - это прекрасно! Это возвращает меня к прерванному разговору. Итак, с чего мы начинали? С нашего молодого друга. Он зарекомендовал себя талантливым математиком, и я имел огромное удовольствие... гм... познакомиться... Но я имел также неосторожность
– Отметьте еще и то, - спокойно заметил Пронченко, - что ученый прежде всего заботится о самом себе. У него собственные цели, и в случае неудачи он рискует лишь собственным опытом. Политика же всегда направлена на поддержку и защиту большинства. Рискует тоже большинством. Вот и приходится думать, прежде чем...
– Ага!
– закричал радостно профессор, вскакивая, чтобы пробежать по комнате, но тут же вспомнил, что тут бегать негде, засмеялся и сел на свое место.
– Вы говорите: защищать большинство. А если это большинство ни сном ни духом не знает о том, от чего его защищают?
– Незнание угрозы еще не свидетельствует о том, что эта угроза не существует, - спокойно отразил нападение Пронченко.
– Мы можем выпить?
– удивляя Карналя своими неожиданными перепадами настроения, вдруг миролюбиво напомнил профессор.
– За ваше здоровье, прекрасная Верико! Знаете, я всю жизнь сожалею, что рано женился. Всякий раз встречаешь таких красивых молодых женщин и невольно думаешь: ах, был бы свободен, как бы мог влюбиться, начать жизнь сначала!..
– Наверное, мой Володя будет думать когда-нибудь так же!
– лукаво взглянула на мужа Верико.
– У него не будет для этого времени! Его заест общественная работа! Ученый и общественный деятель - это кошмар! Это забирает все твое время, все твои силы, изнуряет и исчерпывает... Но, дорогие мои друзья, в этом мире для нас нет иного выхода... Однако мы снова потеряли пить. Мы забыли о нашем молодом друге.
– Я не жалуюсь, - подал голос Карналь.
– И напрасно. Молчать могу я. В моем положении, с моим, как говорят, именем я могу и помолчать даже тогда, когда меня... гм... начнут критиковать... обвинять... Когда оракулы подвергаются нападкам, они умолкают, и их молчание убеждает нас в том, что они действительно оракулы. Не мной сказано, однако метко. Мы заговорили о кибернетике. Но что такое кибернетика? Это наука об управлении - в природе, в обществе, в производстве, вообще в жизни. Ленин придавал ей огромное значение. В резолюции Двенадцатого съезда нашей партии говорилось о научной организации труда и управления. В двадцатых годах у нас выходило около двадцати научных трудов по проблемам управления и организации производства. А теперь мы все это забыли и объявляем несуществующей науку об управлении только на том основании, что кибернетика пришла, мол, к нам из-за границы и кому-то мешает, или кто-то там из академиков просто не уразумел ничего в ней, кто-то, видите ли, не разобрался.
– Разберется, - спокойно заметил Пронченко.
– А мы тем временем будем сидеть и наблюдать, как весь мир двигает вперед эту науку? А потом - догонять? Смешно.
–
– Но если это действительно полезные научные идеи, у нас нет никаких оснований не воспользоваться ими. Может, какие-то прыткие наши философы, в самом деле, не разобрались в сути и объявили лженаукой то, что заслуживает внимательного изучения. Факты могут подвергаться сомнению. Но главное - идеалы. За это воевали, это будем отстаивать всегда.
– Повторяю, боюсь не за себя. Вот перед нами наш молодой друг. Студент Карналь. Может, это будущее нашей науки. Но сегодня он похвалился своим знакомством (весьма приблизительным) с кибернетической теорией - и уже автоматически к нему мгновенно применяют прелиминарные подозрения в возможных преступлениях против нашей пауки. Ясно, все это работа посредственных людей. Своими жертвами они избирают именно тех, кто достоин самого большого восхищения и поддержки. Сконцентрировать удар на ком-то, кто проявляет способности, а самому потирать руки и захватить между тем тепленькое местечко. Посредственность, где бы она ни действовала, всегда пытается отстранить лучших.
– Но ведь студенту Карналю ничто не угрожает, - удивился Пронченко.
– У нас никого не прорабатывают, не обсуждают. У нас в университете вы не услышите заявления: "Я, конечно, незнаком с кибернетикой, но твердо убежден в ее вредности для нас". Истинное только то, что твердо установилось, а не то, что кто-то провозгласит истинным, хотя бы это был столичный авторитет. Если и вы, Рэм Иванович, загнете нечто столь хитроумное, что сразу и не разберешь, думаю, мы все-таки попросим у вас некоторое время, чтобы определить свое к тому отношение.
– Говорят, одесситы даже не принадлежат ни к какой нации, - вздохнул профессор, - а составляют особое племя - одесситов, - это правда?
– Не совсем, - подала голос Верико Нодаровна, - я все же остаюсь грузинкой даже в Одессе. А мой Пронченко - украинец с Днепра.
– Земляки, - вслух подумал Карналь, который чувствовал себя здесь довольно неловко.
– А ты откуда?
– охотно втянул его в разговор Пронченко.
Карналь назвал свое село, оказалось, что село Пронченко в сорока километрах ниже по Днепру. Бывшие казацкие села. Плавни, краснотал, рыба, сено, а рядом - степи.
– Кто родом из степей, уже от природы склонен к абстрактному мышлению, - высказал шутливо сентенцию Пронченко.
На что профессор сразу же возразил:
– Что же тогда говорить тому, кто родился в Ленинграде, в этом так точно спланированном городе? По вашей теории из него должны выходить лишь землемеры?
– У нас в селе когда-то был землемер Марко Степанович, - сказал Карналь, - так он требовал, чтобы его называли не иначе как геометром.
– А геометрия без вдохновения невозможна, сказал Пушкин, - добавила Верико.
– Уговорили и убедили, - поднял руки Рэм Иванович.
– Отнесем это в заслугу парткома и, - он хитро прищурился на Пронченко, - его секретаря...
– Секретарем могут выбрать, но могут и не выбрать, - засмеялся Пронченко.
– Я же вам говорил, что главное - идеалы, их непоколебимость. По-человечески мне стыдно, что я до сих пор не заметил Карналя, хотя мы, оказывается, даже земляки, а вы, Рэм Иванович, могли бросить все ваши дела и примчаться из самого Ленинграда, чтобы взять его под защиту.