Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.

Крюков Михаил Григорьевич

И вот, подошёл срок, и к нам заменщики прилетели. Мне заменяться было рано, а многие улетали. Ну, новеньких разобрали по ДОСам, у кого что было – всё на стол. Одни радуются, что у них все закончилось, дела сдадут – и в Союз, а другие – что, наконец, добрались до места, а здесь и люди знакомые и работа, в общем, привычная.

Ко мне тоже новенького подселили, да какой он новенький? Я его ещё с училища знаю, в одной эскадрилье учились.

Ну, сели, выпили-закусили, как полагается. Он про гарнизон наш рассказывает, я – новости местные, кто как летает.

И тут я его спрашиваю: «Ну, как там моя? Видел её?»

– Видел, – говорит, – а сам глаза отводит.

– Ну, чего ты крутишь? Говори, не молчи, прошу тебя.

– Извини, Коль, не знаю, как сказать. А молчать тоже, вроде, нечестно. Ну, не ждёт она тебя…

– Та-а-ак… Кто?

Сослуживец назвал фамилию. Майор штабной. Тот самый, про которого ещё в Союзе болтали. Понятно.

– Ну, спасибо тебе, что не скрыл. Ты спать ложись, а я пойду, прогуляюсь.

– Я с тобой!

– Да ты что подумал, дурень? Что я из-за бабы сейчас стреляться пойду? Забудь.

– Не врёшь? А то я… это…

– Да пошёл ты в жопу! Что ты в самом-то деле? Пойду. Похожу, подышу, подумаю, как жить дальше. Понял?

– Ну, смотри, Колька!

– Ладно-ладно, мать Тереза, давай допьём, что осталось, и всё, кончен разговор.

Вышел я из своего ДОСа, оглянулся, а в каждом окошке свет мерцает, где музыка бренчит, где уже поют, где ржут во всю глотку. Идти некуда, пить не хочу, говорить ни с кем не могу. Пойти в вертолёт лечь, так стоянки под охраной, ещё пристрелят сдуру. Походил пару часов, да к себе пошёл, приятель мой уже спал, а я до утра лежал – думал…

С восходом солнца – пьянка не пьянка, а полёты – в полный рост, тут уже о своём думать некогда, только к вечеру освободился – и в штаб.

С «фиником» я всё решил в два счета, он у нас чужой был, ему ничего объяснять не надо. Отдал рапорт насчёт денежного довольствия, и к замполиту.

Повезло, замполит оказался на месте, и, как всегда, пил чай из своего знаменитого китайского термоса, говорили – трофейного.

– Разрешите, товарищ подполковник?

– А-а-а, сталинский сокол! Заходи. Чай будешь?

Это у замполита такая привычка была – всех чаем угощать, всегда заваривал сам, в термосе, а на столе держал стопку пиал для гостей.

– С чем пожаловал? Как летается? Чего зелёный такой? Колдырил вчера, что ли? Ты, вроде, не склонен…

– Никак нет, не пил, спал плохо… Ахмят Ильясович, я по личному вопросу. Мне нужно развестись с женой. Как это сделать?

– Та-а-ак… Прямо здесь, в Афгане?

– Да. Прямо здесь.

– Поня-а-атно… – Замполит почесал лысину. – Сейчас я вопрос задам, а ты подумай, отвечать тебе на него или нет. Имеешь право не отвечать, но я всё-таки спрошу. Причину назвать можешь?

– Могу. Супружеская неверность.

– Кто?

Я назвал фамилию.

– А ты не думаешь, что… – тут замполит осёкся, видно, что-то вспомнив, и не закончил фразу.

– Я понимаю, товарищ подполковник, что мой рапорт портит показатели полка, но…

– Чудак ты, – перебил меня замполит, – сам знаешь, на какую букву. Если я, замполит полка, на эти бумажки, – тут он поднял со стола какую-то папку и швырнул её обратно, – клал, кладу и буду класть, то уж тебя это чесать не должно совершенно. Ты о другом подумай. Ты вот молодой, только служить начинаешь, ты хоть подумал, что с тобой за этот развод кадровики сделают? Знаешь, какая разница между кадровиком и слоном? Не знаешь? А я знаю! Кадровик может больше насрать!

– Ахмят Ильясович, товарищ подполковник, да поймите вы, ну, не могу я с ней больше, тошно мне!

– Ладно-ладно, не ори, не на трибуне. Ты иди пока. А я когда в Союз буду звонить, узнаю, что да как, обещаю. Сам ко мне не ходи – вызову. Допивай чай и иди. И смотри, без глупостей. Ты знаешь, о чём я. Если что – отправлю верблюжачье говно возить! Ну, чего ржёшь? Иди, летай.

Недели через две замполит меня и правда вызвал. Сунул в руки пиалу с чаем и папку.

– Вот. Образцы документов, перепишешь – отдашь мне, я отправлю, куда надо.

– Спасибо, товарищ подполковник, разрешите идти?

– Куда?! Хочешь, чтобы полштаба узнало? Сиди, пиши здесь, ты мне не мешаешь. И чай пей, доктора говорят, зелёный – самый полезный…

И вот, написал я все бумаги, вложил их в папку, и когда отдавал замполиту, ещё подумал: «Ну, все. С этим – кончено». Но это я тогда так думал…

Прошёл, наверное, месяц или около того. Летали мы очень много, шла войсковая операция, уставали мы страшно, толком не ели, да и выспаться не получалось. И вот однажды на предполётных указаниях что-то мне особенно паршиво стало, во рту горечь – не сплюнуть, правый бок тянет и голова кружится, но стою, терплю, думаю, на улице полегче станет. Вдруг ко мне доктор подходит и за руку берёт, а у него руки, как лёд. Я и говорю:

– Степаныч, ты не заболел часом? Больно у тебя руки холодные!

– У меня-то как раз нормальные, – отвечает врач, – а вот у тебя жар!

– Товарищ командир, старшего лейтенанта Костина к полётам допускать нельзя! Ему нужно срочно в санчасть. Разрешите?

И вот идём мы, меня доктор под руку ведёт, а у меня такое ощущение странное, будто части тела живут своей жизнью. Ноги сами куда-то идут, руки машут, лёгкие дышат, а сам я, ну, душа что ли, как бы отдельно от всего этого находится и со стороны наблюдает. До санчасти дошли, я на койку сел, нагнулся, чтобы ботинки снять, и сознание потерял.

В общем, оказался у меня гепатит, желтуха. Черт её знает, откуда. И так мне паршиво было, что я почти ничего и не помню. Иногда сознание возвращалось, но это ещё хуже… Знаешь, нам в детском саду на сладкое фруктовое желе давали, ну, в формочках такое, трясучее, красное и синее. Так вот, когда у меня жар был, мне казалось, что я – то самое красное желе, а когда температура спадала, и лило с меня, как после бани, что синее…

Ну, первым бортом меня в Союз вывезли. Когда к самолёту носилки несли, я в себя пришёл. Смотрю, а рядом наш замполит стоит и мне в руки свой термос сует.