Разговоры о кино
Шрифт:
А.М.: По крайней мере, знаем, за что платим.
Н.Х.: Ну да, меня из страны выдавили. Но я всё равно живу, извините всё-таки не в Гане, нет у меня шалаша на свалке. И всё это потому, что журналист хочет справлять сюжет, потому что там — жертвы, ГБшник хочет сделать из тебя саентолога, потому что у него своя зарплата. И получается, ты замешан во всей этой чуме. Сейчас мы чётко всё разграничили, и теперь если какая-то съёмочная группа хочет снимать про нас фильм, первое что оговаривается — мы понижаем политический градус до уровня моего гражданского высказывания, на которое не то что я имею права, а обязан его высказывать, потому что я гражданин. И больше ничего, никакой политики, никаких политических мелодекламаций. Второе, если вы хотите снимать кино то, пожалуйста, о творческом методе. А творческий метод — это то, что вы почему-то не хотите снимать. Сейчас мы начали работать над спектаклем, и приехала съёмочная группа французского «Canal+» и они как раз говорят: «Нас интересует творческий метод». Ну вот — давайте! Я больше не готов говорить о жертвенности, о политике, потому что я просто устал, я всё сказал, что хотел — сказал спектаклями, сказал этим, сказал тем. Что касается своего промоушена — это делать необходимо и для себя и для других. Потому что если ты создаёшь продукт,
А.М.: Ты знаешь, мне кажется, что здесь какие-то встроенные обществом мысли-вирусы, когда взахлёб цитируют булгаковское высказывание, которое я ненавижу — «Никогда ни у кого ничего не просите, сами придут и все дадут». И в итоге все сидят и ждут, что кто-то придёт и даст. А никто не приходит. Надо сходить и взять.
Н.Х.: А мне очень нравится цитата Мстислава Леопольдовича Растроповича, который сказал: «Талантливых до хрена — трудолюбивых мало». И это действительно так. Потому что люди реально не понимают и думают, что талант не останется незамеченным. На самом деле 90% талантов не замечено. Если ты в современном искусстве сегодня и если ты не обладаешь коммуникативностью, если эта функция в тебе не работает — тебя нет. Тебя нет просто потому, что все хотят работать с людьми, которые с ними общаются. Какая башня из слоновой кости? И кто там сидит? Нет такого вообще. Нужно разобщаться, разговаривать, доносить мысль. Потому что у любого продюсера есть выбор. Допустим, ты разговариваешь с директором какой-нибудь «Nottingham Playhouse», и я знаю, что мы можем быть друзьями. Но я знаю, что таких как я у него — сто. И он должен выбрать из ста один проект, потому что у него осталось одно окно в году. Поэтому не хочешь разговаривать — сиди дома и жди, когда он к тебе придёт. Он не придёт, он твой адрес не знает.
А.М.: Хорошо. И в контексте всего того, что мы обсудили: каким должен быть театр по-твоему для того чтобы остаться в этом будущем, для того чтобы сделать что-то в этом будущем, которое приходит?
Н.Х.: Театр должен развиваться, он не может остаться в том поле, в котором он есть. Потому что он до сих пор находится в поле странном. Да, я вижу здесь переполненные залы в Лондоне. И здесь есть такой уникальный момент: помню — наши первые гастроли в 2008 году, мы играем в «Soho Theatre», в среду в два часа дня у нас стоит спектакль, я говорю: «Ребята вы, что с ума сошли — среда, два часа дня?» Я захожу в зал, а зал полный. Как это может быть? Среда, два часа дня?! А просто — люди многие работают вечером, а они привыкли ходить в театр, они знают, что есть дневные спектакли в среду и в субботу в любом театре Лондона. Всё — они ходят. Да, у них есть привычка, но театр не может жить на привычках, потому что он не может идти за зрителем, он должен предлагать зрителю новые форматы, новые формы, новые темы, новые идеи. Театр должен быть инновационным, но он отстаёт, он самый неповоротливый из всех видов искусства. Быстрее всех сольники реагируют: музыканты, художники, писатели — раз и попробовал. Тяжелее и сложнее всего в нашей профессии: театр, кино. Пока развернётся эта колымага, пока построят такой павильон, где коридоры сужаются. Ну да, ждём всё время. Театр отстаёт. Если мы говорим про немецкий театр, то там всё происходит быстрее. Но самая страшная история в том, что когда мы говорим о современном театре, то в основном говорим о театре двух систем: британской и немецкой, где вообще разные иерархии. Я это часто говорю студентам: «Если вы хотите работать в немецком театре, вы должны понять, что там на первом месте стоит режиссёр, на втором месте стоит продюсер, на третьем — актёр, на четвёртом — драматург. Если вы хотите работать в британском театре, вы должны понимать, что там на первом месте стоит драматург, на втором — актёр, на третьем — продюсер, на четвёртом режиссёр». Совершенно противоположные системы. Выбирайте где? Потому что если вы думаете, что приедете, как режиссёр и будете руководить в Англии театром? Не будете. Потому что здесь, например, если актёры уровня Бена Уишоу (Ben Whishaw) или Доминика Уэста (Dominic West), или Кевина Спейси (Kevin Spacey), или Джуди Денч (Judi Dench), то они назначают режиссёра, не будучи продюсерами, т. е. они говорят продюсеру, кто будет режиссёром. А отменить всё может драматург, который скажет: «Не-не-не, будет вот этот». Это, конечно чудовищная ситуация. Будучи драматургом, хотя я в разных ипостасях работаю, мне не нравится доминирование драматургов в Британии, потому что это порождает такой разговорный театр. Очень много разговорного театра. Точно так же, как в Германии мне не очень нравится безумное доминирование режиссёра. Это лучше, но тоже перегиб, потому что там режиссёр как бы — Бог. Но мы не говорим обо всём остальном мире, потому что его не существует как бы в театральном понимании. Это кошмар. И, наверное, будущее за тем, что какие-то группы начнут форматировать целые регионы под новый театр. Потому что та ситуация, которая сейчас, она не может долго продолжаться. Или есть, например Америка, где просто нет театра, его просто не существует. Он заканчивается университетским уровнем и дальше есть ещё сверху Бродвей. А знаешь основной принцип
А.М.: К сожалению такого опыта, у меня не было.
Н.Х.: Это шутка, но она абсолютно серьёзна: на Бродвее может быть поставлен драматург, ранее ставившейся на Бродвее. То есть, шансов нет, вообще. Есть такая структура, которая называется Lark Play Development Center — это самая мощная драматургическая структура, которая помогает в постановках, они постоянно проводят фестивали и читки. Это такое престижное место, где я чуть ли не рекордсмен, у меня там три пьесы презентовалось со звездами Голливуда — и не одной постановки. Потому что коэффициент постановки на Вест-Энде и на Бродвее был десять лет назад — 1:3, сейчас — 1:4. То есть если мне надо потратить на спектакль миллион в Лондоне, то в Нью-Йорке на это же самое, мне надо потратить четыре миллиона. Без шансов попасть туда другому драматургу. Будут всё равно ставить Ибсена, и никуда ты от этого не денешься. Скорее всего, театр пойдёт таким же путём, что и социальные сети, когда они заменяли собой СМИ. Точно так же мобильные и локальные точки будут развивать свой театр, который начнёт бороться с этим. Если будет необходимое финансирование, то не будет проблем.
А.М.: Давай посмотрим вопросы от зрителей.
Вопрос: Здравствуйте господа! Вопрос обоим ведущим. Насколько перспективным вам кажется модель кино в формате виртуальной реальности (VR). Похоже, это становится трендом в США.
Н.Х.: Дело в том, что мы сотрудничаем с такой группой, как Tesla Suit. Tesla Suit — это самый перспективный на сегодняшний день в мире костюм виртуальной реальности. Уже готов образец, очень много получено feedback на него. Когда костюм пойдёт в серию, у меня есть идея создать спектакль тактильного театра виртуальной реальности. Когда, например, на сцене один актёр бьёт другого по плечу и весь зал получает удар в плечо. Или когда актёр дует в зал, а все зрители будут ощущать холод. Это очень близкая реальность. Точно так же, как и в случае с кино. Я смотрю по ближайшим переговорам Tesla Suit, которые идут, скорее всего, это начнётся с гиков в играх, дальше это пойдёт в кино, потому что это очень удобный костюм для моделирования движения, дальше это пойдёт в медицину, как корректировка, восстановление после инсультов, травм и т. д. А потом, скорее всего это может появиться в исполнительских искусствах. Это, кажется, что далеко, на самом деле я думаю, что это вопрос ближайших пяти лет. Потому что виден очень активный выход на рынок костюмов виртуальной реальности. Первый костюм был куплен Oculus Цукербергом и он уже в принципе в серии. Сейчас я думаю, что возникнет серия таких костюмов.
А.М.: Хорошо. Коль, спасибо тебе огромное за этот разговор. Честно говоря, я очень много узнал каких-то вещей, о которых не имел ни малейшего представления. Обычно говорят развиртуализировались, а мы, наконец, с тобой свиртуализировались. Знакомы, наверное, лет десять, и за эти десять лет сели, наконец, чаю попили.
Н.Х.: Скажу тебе спасибо большое, потому что мне очень приятно всегда с тобой разговаривать. Мы очень много тем сегодня не трогали. Если тебе захочется, мы можем ещё как-нибудь встретиться и поговорить.
А.М.: Да, можем, как-нибудь ещё разик по другому поводу посидеть.
Н.Х.: Есть более узкие, специальные темы для людей более профессиональных, которые, я думаю, помогут жить многим.
А.М.: Я думаю, что мы сделаем ещё эфир и пообщаемся по какому-нибудь поводу. А там глядишь, я всё-таки доберусь до Лондона, заеду к тебе в гости.
Н.Х.: Без проблем. Но у меня к тебе будет просьба, чтобы ты добрался до Минска и провёл там трёхдневный семинар с нашей театральной лабораторией «Fortinbras».
А.М.: Спасибо за приглашение, обсудим. Зрители, спасибо вам за то, что с нами были, спасибо, что нас послушали. И до новых встреч на нашем сценарном онлайн-телевидении.
Н.Х.: До свидания!
А.М.: Пока-пока!
Тая Зубова: «Давайте делать мир светлее»
— Коллеги, приветствую всех. У нас сегодня в гостях режиссёр Тая Зубова.
— Привет.
— Наше сценарное телевидение «на коленке» продолжает работу. Сегодня мы будем говорить о том, как начинающему режиссёру запустить свой проект, как найти на него финансирование, как собрать сторонников и т.д., и т. д.
Тая, прежде всего, хочу попросить тебя рассказать, откуда ты взялась такая, с какого города, где училась, от каких родителей? С какой планеты прилетела?
— Хороший вопрос. Ты очень интересно написал про «Рыбу мою» и про образность. Меня это так тонко погладило, и я подумала, что взялась-то я от мамы. Моя мама художник и она всю свою жизнь работает с детьми и занимается с ними, скажем так необычным развитием, т.е. она даёт им как раз образную базу. Она не учит детей рисовать, она учит детей видеть мир и потом его передавать через различный инструмент — это может быть лепка, рисование, ни так важно. Всё-всё началось с меня, я так сейчас понимаю. Когда она стала развивать меня, стала в детском садике преподавать, у неё появилась такая система — «четыре стихии». Вся её система была построена на четырёх стихиях — огонь, вода, земля и воздух. И дальше всё обучение шло через эти стихии. То есть мы протанцовывали стихии, прорисовывали стихии, проигрывали на каких-то инструментах стихии и т. д. Наверное, оттуда-то всё у нас и взялось. Это были золотые годы — начало 90-х, когда страна была жутко бедной. Зато у нас был чудо-садик, в котором были эксперименты. Первые три года я училась не в школе, а в садике как раз, потому что у нас одна группа была экспериментальной: школа — детский сад, где мы два или три часа учились обычным предметам, которые преподавали родители наших же детей и потом ещё два-три часа рисовали, пели, танцевали. Первые три года были вот такие волшебные. Потом конечно я попала в жуткую обычную школу. Это были страсти-мордасти.
— Нам очень интересно то, как, по сути, ребёнок стал развивать маму. То есть дал толчок для развития мамы, и дальше в свою очередь мама дала обратный толчок для твоего развития.
— Я надеюсь, что так. На самом деле она художник декоратор, в театре работала, когда я родилась. Чем дальше я взрослела, тем больше она занималась мной и до сих пор занимается детьми. Сейчас решила, что будет рисовать развивающие мультфильмы, с прикольными существами: Красный король, Синий, принцесса Линия, ещё кто-то. Круто-круто, мне нравится.