Разговоры с Джемалем
Шрифт:
А с другой стороны, есть правые, которые отстаивают статус-кво. Вот именно тот статус-кво, которого добились левые. Левые добились его, теперь правые его отстаивают. Но, конечно, у левых больше манёвра. Потому что они могут себя показать. Показать, что им есть за что бороться ещё. А правые – они только защищают сложившийся порядок, но им показывают, что мир-то ужасен! И им очень сложно его защищать, поэтому у правых очень дискомфортная ситуация.
О. Д.: А может, именно поэтому в российский парламент и не проходят правые фракции? Последние 10–15 лет, как только собирается какая-то группа людей под видом правой платформы, союз правых людей, они все, что
Г. Д.: Здесь присутствует конкретная политика. Она на самом деле не дотягивает до тех высоких мотиваций, которые мы сейчас пытаемся обсудить. На мой взгляд, правых не пускают в парламент и политику потому, что их проход в Думу мгновенно бы обострил социальный вопрос. Пришли бы правые, и классовая борьба сразу вышла бы из скрытого состояния на поверхность. Вот тогда можно было бы говорить о прямой конфронтации. И, чтобы не было прямой конфронтации с защитниками олигархического капитала, им не дают проводить свои группы в публичную политику, то есть заметают под ковёр. Мне кажется, что это очевидный политический момент.
О. Д.: У меня такой вопрос, который я в самом начале задавал. Я понимаю, что и левая идея, и правая дискредитировались. Справедливости не будет, борьба за справедливость приводит к появлению олигархов.
Г. Д.: В справедливости есть одна любопытная вещь – что именно является справедливостью? Посмотрим с точки зрения левых. Они изначально боролись с традицией, боролись с символизмом, боролись с религиозной сверхчеловеческой нагруженностью общества, ведь так? Они боролись с тем, что общество живёт не просто для того, чтобы жить: есть, производить, ещё больше есть, ещё больше производить. Выступали против того, что у общества есть некие сверхзадачи: у истории есть смысл; есть Бог; есть, в конце, Страшный суд, воскресение из мёртвых. Все такие моменты левым были ненавистны, они их изымали. Они боролись с этим, как с бреднями, поповскими сказками, старательно объясняли, что производительные силы действуют на производственные отношения, действуют потом на мозги, которые, так или иначе, всё понимают. Но существует же и другой подход к справедливости: справедливость – это не распределение потребления благ, справедливость – это наличие смысла. Миллиарды людей проходят бесследно по Земле: строители пирамид, к примеру. Справедливо ли, что они исчезли в потоке песка, который несётся ветром по пустыне времени и бытия? Справедливо? Нет, несправедливо. С точки зрения религии это несправедливо, это высшая степень несправедливости. Жизнь при таком подходе становится абсурдом. Левые же считают, что это норма. Но когда они добиваются своего и строят общество, которое представляется им более или менее адекватным, то есть социум-бытие, в котором исключена всякая объективная онтология из него… то всё становится социальным! И мы погружаемся в абсурд, погружаемся в бессмыслицу. Левые убивают смысл. Они добиваются того, что общество, в котором мы живём, – это общество, которое живёт, чтобы жить, то есть оно ничем не отличается от садка кроликов, по большому счёту.
Правые в действительности защищают сторону, отвергнутую левыми, – сторону смысла. Но есть крайне правые, которые говорят: то, что было уничтожено левыми, а именно иерархия, символизм, традиция, – это и было смыслом, ценностью. Крайне правые создают свой блок, идут в загончик, в гетто, которое называется «консервативная революция». Они хотят совершить контрреволюцию и восстановить иерархию, смысл, неравенство и так далее. В пользу тех старых слоёв, которые когда-то держали контрольный пакет акций…
О. Д.: Да, я понимаю.
Г. Д.: Да. Крайне правые – они как бы протестные. Понятно, что хрен редьки не слаще. Потому что то общество, которое деградировало сегодня через усилия левых до социума – бытия, в котором нет смысла, отправлялось от той начальной позиции, в которую его хотели бы вернуть эти консервативные революционеры. Получается замкнутый круг. Получается, что зло не в нынешнем состоянии общества, зло в социуме как таковом. Есть нечто в социуме, что является неизбывным античеловеческим элементом. Который может проявляться как в господстве феодала над крепостным, так и в бессмыслице социального бытия в Швеции, где господствуют социал-демократы и где при огромном потреблении самый высокий уровень самоубийств.
И там и там зло. В чём моя идея состоит? Моя идея состоит в том, что ни левые, ни правые не держат палец на этом нерве зла. Они не обсуждают это зло. Для них всё в мире является само собой разумеющимся. По жизни не задают вопросов и не требуют ответов для себя. А ведь надо поставить вопрос о сущности этого зла, и если уже говорить о протесте, то он должен быть не левый, не правый, а совершенно иной, новый.
О. Д.: Какой же?
Г. Д.: Я думаю, что, скорее всего, он должен быть теологическим.
О. Д.: То есть верующие против безбожников?
Г. Д.: Всё не так просто. Тот же Маркс с восторгом говорил, что наконец-то мы сбрасываем религиозную одежду с социальной борьбы: раньше люди облекали свои проблемы в религиозную одежду, потому что у них всё стояло на голове, а не на ногах. Мы всё переворачиваем на ноги, и речь идёт о производственных отношениях. Но оказалось, что всего марксизма с его научным социализмом хватило на 150 лет пудрения мозгов. Это короткоживущая модель.
А тема катаров, анабаптистов, гуситов, то есть тема религиозной справедливости и религиозного вызова мировому порядку, она никуда не ушла. Она была отложена в пользу научного социализма, в пользу народников, в пользу эсеров, которые читали Бокля, читали всяких атеистов, потом они «Капитал» изучали и так далее. Но сегодня с этим «Капиталом» некуда идти.
О. Д.: Правильно ли я понимаю, что должна утвердиться религиозная справедливость, справедливость, основанная на религиозных постулатах.
Г. Д.: Да, потому что о смысле жизни говорит теология.
О. Д.: И философия.
Г. Д.: Да, но философия может быть и антифилософией. Вот марксизм – это антифилософия. Гегель – это великий мыслитель, который придал современный вид платоническому дискурсу, это Платон XIX века. Потом приходит Маркс, который ничтожество наше ставит, как он выражается, с головы на ноги, а в действительности он его разрушает и приводит к некоему маразму.
О. Д.: Гейдар, я попробую для себя сформулировать то, что мне кажется важным. Действительно, в XX веке на все те вопросы, которые стояли перед человечеством, люди получили ответы в виде сталинского коммунизма, фашизма и другого. Эти ответы общество не устроили, поскольку они несли в себе негативный опыт. Главный же вопрос был: как жить дальше всему социуму?
Ответа нет. И теперь наступает XXI век, и снова потребуется этот ответ. Должно ли быть всё по справедливости? Да, я с вами соглашусь, Маркс написал большую, назовём так, экономическую книгу, из которой был сделан всего-навсего один вывод: «Грабь награбленное». И по этому пути пошло население многих стран.