Разговоры запросто
Шрифт:
Мясник. Значит, авторитет фарисеев и книжников перешел к богословам и проповедникам?
Рыбник. Да.
Мясник. Но никто не твердит: «Внемлите, глаголю вам!» — назойливее и чаще, чем те, кто никогда и не заглядывал в богословские палестры.
Рыбник. Слушай всех с открытым сердцем, но храни трезвость рассудка. Лишь бы не было в их речах прямого умоисступления; если ж будет, надо их освистать всенародно, чтобы они Сами убедились в своем безумии. Впрочем, вот тебе мой совет: кто носит звание доктора, тем и доверяй.
Мясник. Но и среди них мне известны люди намного
Рыбник. Выбери для себя наилучшее, запутанного и темного не касайся, принимай всегда лишь то, что единодушно одобрено и высокими особами, и простым народом.
Мясник. Да, я знаю, что так вернее… Но, стало быть, есть и несправедливые установления, так же, как бывают ложные толкования?
Рыбник. Есть или нет, судить не мне; но я полагаю, что могут быть.
Мясник. Анна и Каиафа [402] имели власть издавать законы?
Рыбник. Имели.
Мясник. И что же — любое их установление было обязательно под страхом геенны?
Рыбник. Не знаю.
Мясник. Представь себе, что Анна постановил бы: никто, вернувшись с рынка, не должен принимать пищи прежде, нежели не омоет тела. Кто нарушил бы это постановление, совершил бы проступок, заслуживающий геенны огненной?
Рыбник. Не думаю. Разве что проступок был бы отягощен неуважением к общественной власти.
402
По евангелиям, Каиафа — первосвященник, возглавлявший заговор против Иисуса («Это был тот Каиафа, который подал совет иудеям, что лучше одному человеку умереть за целый народ»); Анна — тесть Каиафы, в прошлом также первосвященник.
Мясник. Все ли предписания божии обязательны под страхом геенны?
Рыбник. По-моему, нет. Ведь бог воспрещает всякое прегрешение, хотя бы и искупимое, — если верить богословам.
Мясник. Возможно, что искупимые грехи тоже ввергали бы в геенну, если б не милосердие божие, которое приходит на помощь нашему бессилию.
Рыбник. Это не лишено смысла; но настаивать я бы не решился.
Мясник. Во время Вавилонского изгнания очень многое из закона было предано забвению — вплоть до того, что немало израильтян остались необрезанными. Все ли они погибли?
Рыбник. Это знает бог.
Мясник. Если бы иудей, умирая с голоду, поел свиного мяса, было бы это преступлением?
Рыбник. Мне, в меру моего разумения, представляется, что его извиняла бы необходимость: ведь устами божиими оправдан был Давид, когда, вопреки велению Закона, он съел священные хлебы, именуемые хлебами предложения, и даже не один съел, а еще накормил товарищей по бегству, которые никак не были причастны священству.
Мясник. Если бы кто очутился в такой крайности, что либо умирай с голоду, либо укради, — что бы он выбрал? Смерть или кражу?
Рыбник. Пожалуй, что в этом случае кража не была бы кражею.
Мясник. Вот тебе раз! Что я слышу? Яйцо — это не яйцо?
Рыбник. В особенности, ежели
Мясник. А когда бы человеку грозила гибель, если он не принесет лжесвидетельства против ближнего, — что бы следовало ему избрать?
Рыбник. Смерть.
Мясник. А что, если бы можно было избежать смерти ценою прелюбодеяния?
Рыбник. Лучше было бы умереть.
Мясник. Что, если б ценою жизни оказался обыкновенный блуд?
Рыбник. Все равно — лучше умереть. Такое общее мнение.
Мясник. Почему ж в этом случае яйцо не перестает быть яйцом? В особенности, ежели ни насилие не чинится, ни надругательство?
Рыбник. Чинится надругательство над телом девушки.
Мясник. Что, если цена жизни — клятвопреступление?
Рыбник. Должно умереть.
Мясник. Что, если обыкновенная и совершенно безвредная ложь?
Рыбник. Нас учат, что следует предпочесть смерть, но я бы сказал так: в очень тяжких обстоятельствах или в предвидении очень большой пользы ложь подобного рода — либо вовсе не преступление, либо преступление самое ничтожное. Опасность тут лишь одна: открывши дверь невинному обману, не втянуться потом и в пагубные.
Представь себе, что безобидным обманом человек может спасти и тела, и души всего отечества, — каков будет его выбор, если он человек благочестивый? Уклонится он от обмана?
Мясник. Как поступили бы другие, не знаю, а я не побоялся бы и гомеровских измышлений, солгал бы хоть и пятнадцать раз подряд, а после смыл бы ничтожное пятнышко святою водой.
Рыбник. Ия тоже.
Мясник. Стало быть, не всякое божье повеление или запрещение обязательно под страхом геенны огненной.
Рыбник. По-видимому, нет.
Мясник. Мера обязательности зависит не только от того, кем закон установлен, но и от существа дела* Иногда закон отступает перед силою необходимости, иногда — нет.
Рыбник. Пожалуй.
Мясник. Представь себе священника, чья жизнь под угрозою, но может быть спасена женитьбою. Ч' ему выбрать?
Рыбник. Смерть.
Мясник. Если божественный закон отступает перед необходимостью, почему этот человеческий закон разыгрывает бога Термина [403] , ничто и никого не удостаивая уступки?
403
Термин — римский бог межей и границ. Изображение Термина было эмблемою Эразма, а девизом — соответствующим эмблеме — «Никому не уступлю!».
Рыбник. Не закон тут помехою, но обет. Мясник. А что, если б человек дал обет побывать в Иерусалиме и не мог бы исполнить его иначе, как потерявши жизнь? Умирать ему? Или же не трогаться с места?
Рыбник. Умирать, если только не исхлопочет у папы разрешения от обета.
Мясник. Почему ж от одного обета можно получить разрешение, а от другого — ни в коем случае?
Рыбник. Потому что один торжественный и общий, а другой частный.
Мясник. Что значит «общий»?
Рыбник. Его принимают многие.