Разгром Колчака
Шрифт:
Составив из всех этих переговоров с белыми довольно точное представление о расчетах и группировках армии противника, командование дивизии начало разрабатывать план наступления.
План был таков.
Основная группировка противника была сосредоточена к югу от железной дороги, в таежной местности. Но командование решило главные силы дивизии бросить не на юг, а на север, чтобы закрыть противнику дорогу на Красноярск. Направив на юг от железной дороги только один стрелковый полк, командование начало стягивать остальные полки и всю артиллерию в район села Чернореченского, откуда они должны
Такую смелую группировку было бы очень трудно провести, если бы не переговоры со штабами белых корпусов, открывшие карты противника. Дивизия могла проводить операцию взрячую, в то время как противник действовал вслепую.
И все же риск был велик. Даже самые отважные говорили штабу о том, что группировку на юге надо усилить, что противник может в отчаянии прорвать наш жиденький заслон. Но в штабе были неумолимы и не давали больше на юг ни одной роты.
Всю ночь с 1 на 2 января и весь день 2-го продолжали производить перегруппировки. Хорошее возбуждение охватило полки. Это была та разумная страсть, тот подъем мужества и отваги, которые были так необходимы в эту трудную минуту. Все понимали, что это бой, который решит все что кампания заканчивается и это последний удар, который нужно нанести точно и беспощадно.
Бои начались.
Они продолжались весь день 3 января и к 4 января приобрели характер ожесточенный. Противник несколько раз пытался прорваться сквозь ряды дивизии к северу. Его удавалось сдерживать с большим трудом, и все чаще и чаще в разных точках фронта складывались кризисные положения. В штабе нарастала тревога. Корпусу генерала Каппеля удалось прорваться восточнее Большого Кемчуга, и после стычки с нашей конницей он ушел на восток. Остальные части 2-й и 3-й армий Колчака пока не могли прорваться и оставались в тайге, теснимые нашими частями.
Но бои становились все более ожесточенными, и исход их далеко не был решен.
К концу дня 4 января неопределенность еще более увеличилась. В донесениях с фронта появились тревожные нотки. Загнанные в тайгу, колчаковцы упорно сопротивлялись, понимая, что им остается или драться или погибнуть. В этих уцелевших от разгрома частях колчаковской армии остались отборные офицеры и самые крепкие, закаленные в долгих боях солдаты. Ничто не напоминало здесь малодушные и растерянные полки, с которыми довелось встретиться под Тайгой и Томском, с их паническим и непрочным сопротивлением. Здесь дрались яростно, злобно, с неожиданным мужеством и упорством. Загнанные в тайгу, окруженные со всех сторон, колчаковцы все же находили в себе силы переходить в контратаку, делать попытки прорваться.
Потери дивизии были значительны. К исходу дня 4 января все резервы ее исчерпались. Положение складывалось все более тревожно, и никто теперь не рискнул бы предрешить, чем закончится так смело и отважно начатая операция.
Но к 7 часам вечера донесения с фронта начали меняться.
Командиры бригад и отдельных частей докладывали о том, что противник на всем фронте сдает и отходит в глубину тайги, не делая больше ни одной попытки прорваться в наше расположение.
Развязка наступила в 10 часов.
Комендант штаба дивизии, войдя в штаб, доложил:
— Тут белые генералы пришли. Просят принять… Лицо у коменданта в эту минуту было такое, как будто белые генералы ходят в штаб каждый день, визит их дело обычное и, если прямо говорить, всем они уже изрядно надоели.
Спустя минуту вошли два пожилых человека в генеральской форме. Старший из них растерянно снял с головы папаху из серого каракуля и озирался, не зная, к кому обратиться. Глаза его остановились на начальнике штаба.
— Я прибыл получить от вас условия сдачи наших частей, — сказал генерал. Голос его дрогнул. — В результате окружения наши части оказались в глубине тайги. Положение их безвыходно.
Начальник штаба задал ему несколько беглых вопросов, чтобы выяснить, сколько частей он сдает, где они расположены, какое у них вооружение.
В это время на пороге опять вырос комендант.
— Там еще белые генералы пришли, — сказал он безразличным голосом. — Прикажете принять или пусть обождут?
Прием белого начальства продолжался всю ночь.
Прибывали все новые и новые командиры, сдававшие свои части. Ночь выдалась хлопотливой. Надо было наладить прием пленных, организовать их питание, где-то устроить их, прием оружия… В штабе работали всю ночь.
В ту же ночь принимал белых парламентеров и командир 2-й бригады, дерущейся на востоке от Ачинска против 3-й армии Колчака.
К нему приехал генерал Ромеров, возглавлявший в ту пору остатки 3-й армии. Волнуясь и куря одну папиросу за другой, Ромеров пытался начать разговор о перемирии и прекращении боя.
Командир бригады покачал отрицательно головой.
— Ваши условия для меня не подходят, — сказал он. — Если вы хотите остаться в живых, вы должны капитулировать, сдать оружие полностью и перейти на положение военнопленных. Иначе я ни за что не отвечаю. Судите сами, — я должен добить вас просто по долгу службы…
Ромеров побагровел.
— Мы прекратим всякое сопротивление вашим частям! — закричал он. — Неужели вам этого еще мало?
Командир бригады внимательно поглядел на него.
— Учтите ваше положение, генерал, — сказал он серьезно. — Части ваши вышли из повиновения, колонны переполнены вашими семьями, детьми… Лучший исход для вас — это сложить оружие.
Ромеров молчал.
— Я не могу сам принять такое решение, — наконец сказал он, — разрешите мне посоветоваться с товарищами. Я доложу вам о нашем решении через час.
Ровно через час Ромеров приехал с согласием на капитуляцию. Вместе с ним явилось еще несколько генералов. Проговорили они до утра и, наконец, легли спать, кто на полу, кто на нарах. Генералы молча ворочались на своем новом ложе, и только Ромеров долго, придавая своему бархатному баритону задушевность, говорил о судьбах России, о Колчаке и Гайде, которые одни виноваты в том, что армия не могла договориться с большевиками.
* * *