Размышления странника (сборник)
Шрифт:
Ведь не скажешь, что Голландия — это пастораль. Ошибочно считать, что ее жители лишь доят коров, выращивают тюльпаны да ловят сельдь. Голландия — высокотехнологичная держава. Но ей удалось нарастить индустриальные мускулы и в то же время избежать засорения страны промышленными отходами.
Люди там не без гордости говорят: «Бог создал землю, а голландцы — Голландию». Больше половины территории страны лежит ниже уровня моря.
С этим трудно свыкнуться. Всякий раз инстинктивно испытываешь чувство тревоги, когда едешь по скоростному шоссе и вдруг видишь, как рядом, за дамбой, гораздо выше твоей
Большинство населения Голландии живет в общей дельте трех рек: Рейна, Мозеля и Шельды. С незапамятных времен земледельцы отвоевывают у моря все новые и новые польдеры — участки плодородной земли. Даже ветряные мельницы, ставшие привычным символом Голландии, чаще не мелют зерно, а откачивают воду с полей.
Серебристые ленты каналов и серые ленты автострад — вот два поколения артерий, прорезавших ухоженные голландские равнины. Если каналы, словно кровеносные сосуды, органически входят в жизнь Голландии, то автострады как бы рассекают ее ножом хирурга. Мчится машина. По краям дороги видишь лишь зеленые пастбища и черно-белых коров. Луга обрамлены канавками, скрытыми в высокой траве. Со стороны кажется, что коровы свободно разгуливают по неоглядной равнине.
Плотность населения в Голландии несколько больше, чем в Японии. Но и тут поражаешься не многолюдью, а безлюдью. Вроде бы небольшая страна. А сколько в ней простора! Несмотря на краткость расстояний между городами, Голландия выглядит обширной. Я удивился, узнав, что от Гааги до Роттердама всего восемнадцать километров — примерно столько же, как от Токио до Иокогамы. Но если два этих японских города на побережье Токийского залива почти срослись воедино, то между Гаагой и Роттердамом сохранилась широкая полоса сельской природы. К тому же на этих восемнадцати километрах поместился еще и город Дельфт, прославленный своим фаянсом.
Голландцам совершенно не присущ комплекс малой нации. Они с гордостью говорят о своей родине, о ее вкладе в мировую историю и культуру. Во многих областях общественных и производственных отношений, в искусстве и науке голландцам действительно довелось быть первопроходцами.
На протяжении нескольких веков Голландия владела империей, была одной из ведущих морских держав. «Летучие голландцы» бороздили океаны. Именно они первыми добрались до описанной в книге Марко Поло загадочной «страны Чипингу», как в старину именовали Японию.
При посещении Голландии я то и дело вспоминал родившееся в годы реформ Мэйдзи японское слово «рангаку». Может быть, для современного мира, который оказался на пороге экологического кризиса, поучительны некоторые аспекты «голландской науки»?
Разве не стала в наши дни особенно актуальной способность голландцев преображать природу, не совершая надругательства над ней? Поучительно и умение голландцев всегда и во всем беречь пространство. Голландские города стоят очень экономно, хотя их новые микрорайоны отнюдь не выглядят тесными.
Может быть, неслучайно знаменитые художники голландской школы предпочитали миниатюрные холсты, любили рассматривать предметы с близкого расстояния. В этом умении беречь и ценить пространство проявляется неожиданное сходство Голландии с Японией, созвучность присущего их жителям культа природы.
Чем
Джунго, или Срединное царство, как называют свою родину китайцы, пожалуй, единственное в мире государство, чья древность непосредственно смыкается с современностью. Причем ключевая характеристика страны — не только непрерывность ее пятитысячелетней истории, но и незыблемое уважение к ней. Жители Поднебесной убеждены, что камни прошлого — это ступени на пути в будущее. Конфуцианство воспитало у них умение чтить старину и почитать старших.
Когда-то китайцы во многом опережали другие народы. Они первыми дали человечеству компас, бумагу, книгопечатание, порох. Жители Поднебесной привыкли считать ее центром мира, а на другие народы взирать как на варваров, от которых лучше отгородиться Великой стеной. Этот наивный эгоцентризм и изоляционизм сыграли роковую роль в XIX веке.
В 1842 году Китай потерпел унизительное поражение в «опиумной войне», что привело к превращению его в полуколонию. В Шанхае, Кантоне, Тяньцзине появились иностранные сеттльменты, где англичане, французы, немцы, японцы были не подвластны местным законам. В напоминание о тех временах шанхайцы сохранили оскорбительную надпись у входа в сквер на набережной Вайтань: «Китайцам и собакам вход воспрещен».
«Отныне китайский народ поднялся с колен и распрямил плечи» — эти слова, сказанные Мао Цзэдуном с трибуны ворот Тяньаньмэнь в день рождения КНР, открыли новую главу в 5000-летней истории Поднебесной.
Минувшие шестьдесят с лишним лет можно условно поделить на три периода. Первое десятилетие прошло под девизом: «Русский с китайцем — братья навек!» Опираясь на собственный жизненный опыт, хочу подчеркнуть, что дружба наших государств отнюдь не сводилась в те годы к официальным заявлениям лидеров и газетным передовицам. Она была жизненной практикой, касалась реальных судеб десятков тысяч людей. После двух-трех лет работы в Китае советские специалисты возвращались на Родину другими людьми, профессионалами более высокого класса.
Не копировали, а совершенствовали
С другой стороны, китайцы не просто копировали наш опыт, как обычно принято считать. Кое в чем они сумели усовершенствовать его. Благодаря этому им удалось избежать ряда перегибов и ошибок советской власти. Прежде всего они провели кооперирование сельского хозяйства без ликвидации кулачества как класса. Это позволило сохранить наиболее рачительные семьи, которые стали рычагами роста продуктивности сельскохозяйственного производства.
Более гибко, без принудительной экспроприации, были проведены социалистические преобразования частной промышленности и торговли. Поставить на благо народа не только тот капитал, который предприниматель держит в кармане, но и тот, что находится у него в голове, — такова была цель создания государственно-частных предприятий. Бывшего владельца оставляли генеральным директором, лишь приставив к нему «комиссара» в виде секретаря парткома.
Такое отношение к национальной буржуазии увеличило симпатии к Пекину со стороны состоятельной китайской диаспоры. И впоследствии именно она стала главной финансовой опорой реформ.