Разноцветные педали
Шрифт:
Валера прищурился в темноте, пытаясь увидеть, откуда полетит первый помидор. И в кого. Или пирожное – ведь метнут запросто, вроде как оно разрешается, мягкое, всё не пепельница...
Но звуки из тьмы, которые полились совершенно неожиданно, как будто серебряной цепочкой перевивая Антошкины слова, удивили и встряхнули Валеру. Как будто он их в первый раз услышал. Динь! – звучал металлический треугольничек. А-а-а! – отзывался тонкий ясный голос. Он как будто прокручивал дырки в Валерином мозгу. И туда, в эти дырки, начал просачиваться смысл Антошкиных никчёмных стихов.
Валера замер, прислушиваясь. Он забыл, что нужно следить за публикой и её безобразным поведением. Потому что не успевал ухватывать смысл, смысл
Валера смотрел на комичного тщедушного поэта, с серьёзным видом рубившего стихами со сцены. За столиками была кромешная тишина, люди не шевелились. Неужели они сейчас думали то же, что и Валера?..
– А-а, о-о! Динь-диньк... О-о-о-о! – из тьмы доносились звуки такой щемящей пронзительности, что ничего другого Валере больше слышать не хотелось.
Вот оно, значит, что – вокализы. Когда только голос, то есть песня без слов. Странная какая песня. Потрёпанный жизнью божий одуван умел петь голосом неземного существа. Может, в этом всё дело? А не в стихах?
Но ведь понятно, твою-то мать, о чём Антошкины стихи! Они придавали смысл музыке. То есть нет – это из-за того, что стихи с этим «а-а-а, динь-динь-динь», они и стали понятны. Хотя и как-то здесь же на панковском концерте Валера словами песни проникся – чего раньше за собой не замечал. Но что всё это может дать? Для чего придуман такой концерт? Чтобы в очередной раз предложить зрителям такую же симуляцию ощущений, какую предоставляют и здешние аппараты?
О, как Валере хотелось крикнуть, чтобы прекратили это всё немедленно! Потому что ему и нравилось – и мучительно не нравилось одновременно. Было страшно за себя – за того себя, каким он был ещё каких-то полчаса назад. Потому что сейчас не поддающийся контролю мозг готов был вырваться на волю. Да, Валера чувствовал, что, если он немного расслабится, мозги его рванут безудержным потоком горячих слёз. Да и вытекут все на фиг. И мозг начнёт жить своей жизнью – какой-то другой, какой ещё не было. А может, такая форма жизни уже существовала, Валера просто о ней не знал?
И сердце – ага, под стихи, песни и музыку оно вело себя просто неприлично: тоже норовило выскочить. Через какое уж место оно собиралось покинуть организм, Валера задумываться не стал, но оно заполошно билось, страдало, что ли, томилось, эх. И как-то так сладко...
...Слепые собственноручно Читали мои стихи!И на этой Антошкиной фразе Валера окончательно сломался. Дивным, новым своим смыслом повернулся к нему вдруг мир. Неужели – резанула Валеру мысль – стихи для того и сочиняют, чтобы люди слышали их и вот так, надрывая сердце, приятно страдали? И вокал этот, как он там называется, классический? Да, ведь божий кактус на рынок из филармонии пришкандыбал со своим треугольничком...
Ужас.
Отойти Валера так и не смог. Бутылку водки он выпил дома глубокой ночью. А до этого...
До этого...
Растаял в концентрированном воздухе последний хромированный звук, луч второго прожектора упал на Евлалию Олеговну. Тут, наконец, все её и увидели. Одновременно с Антоном она поклонилась публике.
Овация. Валере стало понятно, что такое «овация». То, что
Да, поэта и Евлалию фотографировали то вдвоём, то с цветами. Несколько бригад теленовостей вертели их туда-сюда под светом сценических прожекторов. Пожилая мамочкина дочка выглядела хорошо – не зря Валера сегодня возил её в салон красоты и в магазин. Нет, сам бы он не выбрал такого уместного синего концертного платья, не накрутил кренделями причёску и не навёл адекватного макияжа – поэтому Евлалию сопровождала Танька Астемирова. Ну надо же: а он, Валера, ещё боялся, что такой интенсивной опекой они завысят убогой самооценку – и рухнет бедняжка с высокого неба на грязную землю, разобьётся о правду жизни её обрадовавшаяся душа. И вези её тогда в дурдом на поселение... Интересно, создавая бренд «Евлалия с треугольничком», Арина Леонидовна откровенно рисковала – или правда была известна ей с самого начала? То есть такой Арина Леонидовна Балованцева в свои двадцать четыре года уже выдающийся специалист по раскручиванию талантов?
Валера, не выходя из ступора, тогда даже подзастыдился своих прошлых сомнений. Но не сильно. Не до стыда и сомнений ему было...
Мамед Батыров прорвался к участникам концерта, Антошку долго тряс в объятьях, а Евлалии поцеловал руку. Этот эпизод в течение следующего дня много раз показывали по трём местным каналам телевидения. Правда, на одном из них ухитрились к руке Евлалии подмонтировать изображение Арины Леонидовны – и откомментировать это так: «Отъявленный панк Батыров выражает признательность Арине Балованцевой – владелице овеянного многими загадочными легендами элитного ночного клуба „Разноцветные педали“. Концерты шок-группы Батырова „Рука прачки“ проходят в клубе Балованцевой с неизменным успехом...» Эта телебригада, заметил Валера, приехала на шоу с большим опозданием, как раз во время овации в честь Евлалии и Антошки. А потому наснимала, чего успела. Вот и лепила репортаж на своё усмотрение. Появившись к концу следующего дня в «Разноцветных педалях», Валера слышал, как по этому поводу Арина Леонидовна отдавала распоряжение своим связям с общественностью:
– Олег, позвони на телеканал, попроси назвать фамилии этих лохов. Раздолбайство на работе – это зло. Оно должно быть наказано.
«Интересно, – тут же подумал Валера, – а как наказали её саму за провал операции? Вхожа ли она по-прежнему в городскую администрацию? Да наверняка родственники замолили там её грехи».
Ту самую бутылку водки Валера выпил, доставив до места обитания Евлалию и вязанку её цветов. Цветы он внёс за ней в дом, подскочившей с кровати мамочке велел расставить их по вазам. Женщину-триумфатора Валера оставил в добром здравии и в непрекращающемся счастье.
А сам поехал. Сам к себе домой поехал, поехал. Если Валера о чём и думал, то совсем немножко. О том, что ему тоже можно всё. А почему нет? Ведь он не обязан «жить жизнь», «искать свою судьбу», «как все взрослые нормальные люди» – и что ему там ещё говорили мама, в учебном заведении и здравый смысл?.. Хороший человек – это звучит спорно. Кто сказал, что если хороший и взрослый, то это значит с зажатыми мозгами и ограничителями по всем направлениям?
Подходя к своей квартире, Валера был уверен, что сейчас он вытащит книги стихов – кто там у него дома, всё тот же Пушкин, что ли, завалялся? И начнёт приобщаться к тому, что напрасно игнорировал. Но вместо этого он упал в кресло перед телевизором, налил себе первую стопку, поставил диск с Брюсом Ли, надел наушники, чтобы не мешать давно спящей Лиле. И до утра смотрел фильм за фильмом. Его потрясённо-пьяным мозгам казалось, что это тоже такая поэзия.