Разновидности зла
Шрифт:
Почему то именно на Кавказе – Николая Третьего очень любили. Возможно, потому что у него были друзья здесь, шестьдесят шестая десантно-штурмовая комплектовалась в основном здесь, она специализировалась на действиях в горной и горно-пустынной местности – а где взять хорошего альпиниста, как не в горах. Николая Третьего любили и за его силу… на Кавказе любят силу, не имитацию силы, не слюнявую благотворительность или что-то в этом роде – а именно силу. Тем более, что Николай Третий как раз отвечал горскому идеалу. Отслужил в армии, в разведке десанта, без согласия отца привез себе жену из Североамериканских соединенных штатов (можно сказать, умыкнул), когда надоела – бросил ее, завел еще одну семью, бросил и ее, нажил пятерых только известных
Про Наследника – здесь ничего пока не думают. Мал еще…
Два строя – стоят друг перед другом, красуясь выправкой и статью. Два командира – справа. Носатый и бородатый абрек, с проседью в густой гриве в форме без знаков различия – и неприметный, среднего роста чисто выбритый человек лет сорока – сорока пяти в потертом казачьем бешмете.
– Аллаху Акбар… – начинает горец – с миром или с войной пришли на нашу землю?
– С правдой – отвечает казак.
Ритуал давно известен – но должные слова должны быть произнесены.
– Раз так, завтра и начнем. Ваша казарма – слева, наша – справа. Охрану можете не выставлять, гость для нас неприкосновенен…
Но судя по взглядам, которые чеченцы бросают на казаков – охрана все-таки будет не лишней…
– Будешь?
Носатый и бородатый чеченец встает со своего топчана, оборудованного в пристрое к залу, где занимаются единоборствами. На Кавказе – нет своей борьбы, поэтому кавказцы изучают борьбу других народов – от греко-римской, до диковинного японского каратэ и китайского ушу. И обычно – добиваются победы над представителями тех народов, которые и придумали эти виды. Чеченцы тренируются истово, здесь каждый мужчина – мужчина только до того момента, пока он может отстоять свое. Кулаком ли, пулей ли. Не изжита здесь и кровная месть: иногда кровники сами, свершив свою месть, приходят в полицию и с вызовом сдаются. Тяжело здесь жить…
Чеченец сдвигает в сторону со столика какие-то журналы…
– Давай, дорогой, попробуем… Лучшее, что в России есть – это водка.
Удивительно, но эти двое столь непохожих друг на друга людей – служили в одной армии, одному народу и одному царю. Полковник казачьих войск Александр Тимофеев, родом из небольшой деревушки в долине Бекаа – закончил свою карьеру в прошлом году, после того, как его напарника, татарина по национальности – признали непригодным к дальнейшему прохождению службы. За ним – операции на Ближнем Востоке, в Африке, в Латинской Америке, в САСШ, в Афганистане, в Британской Индии. Георгиевские кресты четвертой и третьей степеней, Ордена Святого Георгия, тоже второй и третьей степеней, золотое оружие, Святой Анны второй степени. ГРАД-1, Первая группа активных действий, одно из наиболее подготовленных подразделений специального назначения, соперничающее по уровню подготовки с боевыми пловцами Балтики, Черного моря и Атлантики. С девяносто восьмого года – приговорен к смерти Исламской шурой. Возможно – именно поэтому так и не вернулся на Восток, предпочел поселиться здесь, на Кубани, на выкупленной для него казной земле. Сейчас – помимо того, что владеет мельницей и достраивает небольшой элеватор – командир казаков – скаутов.
Полковник горных стрелков Адам Мадаев относился к одному из наиболее древних и вероятно самому воинственному чеченскому тейпу – Босхой. На одиннадцать лет старше Тимофеева, но в отставку вышел всего три года назад. До этого – Дикая Дивизия, в двадцать шесть – командир батальона. Затем – надоело, перевелся
– Нашел – лучшее – презрительно говорит казак. Но – по-молодецки ухнул – заглатывает.
– Хороша…
Мадаев – внимательно всматривается в Араба
– Ты чего?
– А я тебя помню, Абрек… Да, помню.
– Учения, что ли?
– Какие – такие учения.
– Персия? Я тебя не помню.
– Нэт, дорогой, нэ угадал.
– Ну?
– Бейрут. Да?
Араб недоверчиво смотрит на чеченца
– Это ты где там меня видел?
– Э… джигит, я тебя на допросе видел. Ты тогда похулиганил, да… Сильно потом попало?
Араб вспоминает. Да… Бейрут. Горящие мусорные баки и машины, узкие улицы, тяжесть ребристой, увесистой арматурины в руках. Они тогда были пацанами… совсем глупыми пацанами, которые хотели восстановить справедливость… как могли, как понимали ее. А ведь… если подумать, с этого все снова началось… с Бейрута. С той поры, с девяносто второго – мы не выходим из войны, она не прекращается…
– Я не видел тебя
– Стэкло. Ты с другой стороны был. Тебе сказали, что если ты расскажешь все, тебя на круг отдадут, ж… бить, да? Я тогда вместе со спецбатальоном в город вошел, на усмирение, да…
Араб промолчал. Только налил и еще выпил
– Ж… то набили?
– Набили…
– Это нехорошо… – уверенно сказал горец и отрицательно покачал головой – нехорошо, да. Нельзя бить, кого били, тот не мужчина…
– Без этого никак.
– Нельзя… – снова покачал головой горец – так нельзя. Мужчина не должен сносить такого, никогда и никому. Эсли били – надо зарэзать, да. Вот потому вы и победить никак не можете. И сегодня не победите.
– Победим.
– Ха – горец хлопнул в ладоши – собирались телята волка бить. У мэня – волчата, все как один. Вырастут – будут волки.
Араб странно фыркнул, провел руками по лицу, имитируя вуду, омовение перед намазом, совсем не уместное после того, как пил водку – и горец машинально повторил этот жест
– Я одно предлагаю – Араб не сказал "прошу", потому что в горах никто ничего не просит, это унижение – давай, чтобы все по-честному было.
– Ха – сказал горец – когда не по-честному было. По-честному надо, намус это всё. Нечестно будешь – намус потеряешь. Все честно будет…
Чеченские пацаны – жили в прохладных, трехэтажных корпусах, словно чудом построенных в этих диких, заросших лесом горах. У каждого из них была двухярусная армейская койка – но на верхнем ярусе никто не спал. Койка была на каждого, на первом ярусе спали, а на втором держали все свое снаряжение…
Колокол к отбою прозвенел ровно в двенадцать ноль – ноль, на сон здесь отводилось только шесть часов, потому в шесть часов ровно следующего дня он сыграет подъем. Волчата ломались весь день, бегая по горам, причем на каждом был пояс с двадцатью килограммами груза, и это не считая настоящего автомата и рюкзака со средствами выживания. Им было тяжело – но они терпели, потому что каждый из них представлял свой тейп, и если кто-то сдавался и говорил, что не может – это было унижение не только для него лично, но и для всего его рода и тейпа в целом. Все они – несмотря на молодость, считали себя мужчинами и бойцами, а потому почти каждый из них предпочел бы умереть на этих горных склонах в зарослях орешника (иногда случалось и такое), но не сдаться, не сказать, что ему тяжело. Уже потемну – они бегом вернулись в казармы, похлебали почти холодного, жирного бараньего супа и едва таща ноги, побрели наверх, спать.