Разные рассказы
Шрифт:
– Тогда где же нам спать? В одной кроватке с вами?
– Можно поставить ширму. На чердаке когда-то была.
– Нет, спасибоньки, - сказала она, подумав.
– У меня медовый месяц, я не хочу прятаться за ширмой.
– Никто не будет на вас смотреть.
– Я кричу, когда мне приятно, - соврала она, - вы же не будете затыкать уши ватой?
– Тогда можно на веранде, там двойные рамы.
– Она вся стеклянная.
– Мы завесим окна простынями, - предложила мать.
– Пойдем, посмотрим.
Они пошли и посмотрели. Веранда, в принципе, подходила.
Следующие две ночи прошли в восторгах страсти, не вполне разделяемых ею, потом восторги выдохлись и в большие окна веранды стали засматриваться страшные настоящие звезды, и было видно, как они далеки.
– Как ты думаешь, - спрашивала она, - а на звездах кто-то живет?
– или другие детские вопросы. Стас обстоятельно отвечал и получал удовольствие от объяснений. Объясняя, он видел себя со стороны и со стороны казался очень умным.
– Как ты думаешь?
– спрашивала она, - зачем мы встретились? Так было записано в судьбе или все случайно?
– Как ты думаешь?
– спрашивала она.
– Что означает слово "кистеперые"? Я не знаю его, но оно мне дважды снилось. Это означает что-нибудь? Как ты думаешь, зачем мы любим друг друга так сильно? Ведь это же тяжело - любить так сильно? Что бы случилось со мной, если бы я тебя не встретила; я бы умерла, наверное, я без тебя, как без себя - не улыбайся, пожалуйста: что думаю, то и говорю...
– Как ты думаешь?
– спрашивала она.
Стас был моложе её на год. Когда-то они были одноклассниками. Стас ухаживал за ней шесть лет подряд, начиная с девятого класса.
– Почему только с девятого класса?
– спрашивала она.
– О чем же ты раньше думал?
– В девятом классе я выиграл тебя в карты, - отвечал Стас.
Вот ещё глупости. И она гладила его плечи, и левая часть её лица была освещена луной, а правая - тусклым светом из-за занавески, и Стас никак не мог решить какая часть лица красивее: обе нравились ему одинаково, но обе были совершенно разными.
– Как ты думаешь, кто-нибудь ещё любит так, как мы?
– спрашивала его женщина с двумя лицами.
– Почему люди умирают? Для чего родится наш ребенок, если когда-нибудь он все равно умрет? Может быть, он будет жить после смерти где-нибудь вечно на звездах? Мне кажется, что эти две ночи уже не повторятся, как ты думаешь?
– спрашивала она.
Стас хотел видеть её взгляд, но её глаза были закрыты.
* * *
– Я думаю, у нас ещё все впереди.
Он встал и вышел покурить. На ступенях сидел отец Вероники и не курил. Гавчик положил на крыльцо передние лапы и поскуливал.
– Курить будете?
– спросил он.
– Уже два года не курю, - ответил отец Вероники.
– А что так?
– Сердце. Не дает спать. Как лягу, так и начинает. Приходится вставать. Только матери не говори. А ты что?
– Покурить вышел.
– Ну, кури.
Они помолчали.
– Не нравится мне эта щель, - сказал отец, - не большая радость спать на веранде.
– Это же не навсегда.
– И я о том же. Завтра вставим доску и подопрем снизу. А дальше видно будет.
– Вы валидол не пробовали?
– Лучше помолчи об этом. Свои болезни я лучше тебя знаю.
– Извините.
Наутро зашли в сарай и выбрали две подходящих доски; отец вытащил ящик с инструментами; рубанок хорошо, со смоляным запахом брал дерево, стружка выходила гладкая и закрученная как поросячий хвостик. Трещина уже пошла по стене и добралась до крыши. Как странно получается, - думал Стас, - каждый день между нами эта трещина, она все шире и больше. Почему-то получается так, что мы постоянно по разные стороны. О какой чепухе я думаю - вот если бы мы были на льдине и льдина между нами треснула, вот тогда бы это имело значение - но это уже совсем чепуха...
– Я мерял, - сказал отец, - за вчера она раздвинулась на полтора сантиметра.
– Так и дом завалится.
– Никуда он не завалится, обычное дело, - отец говорил спокойно, когда я женился, тоже поначалу пошла трещина.
– И что же?
– Пробовал ремонтировать, не получалось. Нанимали рабочих, ходили жаловаться, потом отец помогал. Соседи советовали, умно советовали. Так и жили. Вероника уже родилась. Бабка моя, царство ей небесное, уже тогда ходила скрюченная в три погибели, но умна была, даже греческий знала выучила в монастыре... Гавчик, не лезь... Однажды сказала, что щель надо заделывать вдвоем. Я сперва не поверил. Как-то в праздник мы рано встали и решили ремонтировать дом вместе. Ко второму дню праздника щели уже не было. Сейчас ты даже не найдешь того места.
– Отец говорит, что щель нужно ремонтировать вдвоем, - сказал он жене.
– Только когда сваришь борщ вместо меня, - ответила Вероника, - а потом постираешь нижнее белье четырех человек, уберешь в доме и нарвешь вишен на пироги. Все, вопрос исчерпан.
– Я тоже, кажется в столяры не нанимался. У меня точно такой же медовый месяц, как и у тебя. Совсем не обязательно строить из себя ретивую домохозяйку, ещё будет время. Через три недели мне в институт. Я должен хоть немного отдохнуть, я хочу спокойно провести время с тобой.
– Можешь отдыхать без меня, - сказала Вероника.
– Спи, если хочешь, в комнате с трещиной, а я буду спать на веранде, но только без тебя. На веранде слишком мало места для двоих. Когда соскучишься один в холодной кроватке, то закончишь ремонт и меня позовешь. Может быть я и прийду, если будешь хорошо просить.
Выходя, он перевернул столик с какими-то катушками. Ее глаза побелели до цвета лягушачьей кожи; так не бывает, подумал он. Он уже во второй или третий раз замечал, какими странными могут быть её глаза.
Следующие три дня они не разговаривали. Ночами он лежал один, в комнате с трещиной, и трещина росла, особенно быстро по ночам раздвигаясь, она потрескивала, рвались её внутренние нити, связи, то, что вечно было вместе и никогда не собиралось рваться. Что может рваться там, в глубине земли, если там нет ничего, кроме жирной черной земной плоти, побуравленной червями? Что может рваться в сердце, если там нет ничего, кроме мяса?
На третий день треснули обе стены и потолок: дом разделился на две, стоящие рядом, половинки. Звонили в город, но город латал свои собственные дыры, воровал, давал взятки, мелкие и непомерные, драл налоги, переименовывал улицы, рассаживал так и этак своих депутатов - чтобы они хоть чуть-чуть в депутаты годились, издавал воззвания и займы, прикарманивал зарплаты уже за четырнадцатый месяц подряд, разгонял недовольных, выпускал на улицы милицейские патрули, размножив их, вероятно, на печатном станке, принимал иностранные делегации - вобщем, жил полнокровной жизнью. А деревня его не волновала.