Разобщённые
Шрифт:
Лев открывает дверь — за нею стоит девочка в скаутской форме; в руках у неё коробка, наполненная красочными пачками печенья.
— Привет! Не купите наше печенье?
— А ты не старовата ли для скаутов? — с ухмылкой спрашивает Лев.
— Ну, знаешь ли, — отвечает гостья, — какая разница, сколько мне лет? Мне всего-то четырнадцать. Хотя, вообще-то, да, с печеньями ходят девочки помладше, так что ты, пожалуй, где-то прав. Я просто помогаю своей младшей сестре, если тебе так уж хочется знать. Так что — я могу войти? Здесь холодно.
Девочка,
— Конечно, заходи. Посмотрим, что у тебя там.
Она танцующей походкой проходит в комнату, ставит коробку с печеньем на обеденный стол и вытаскивает оттуда по одной пачке каждого сорта.
— Эй, Маркус, — зовёт Лев, — скаутского печенья хочешь?
— Ещё бы, — откликается тот с кухни. — Возьми того, с арахисовым маслом.
— Давай два! — кричит Дэн.
Лев поворачивается к девушке.
— Хорошо, значит, два с арахисовым маслом и пачку «Самоас».
— Ням-ням! — отзывается гостья. — У меня тоже «Самоас» самые любимые. — Она вручает ему разноцветные пачки. — Всего будет восемнадцать долларов. Ты точно не хочешь «Тин минтс»? Это наш бестселлер!
— Нет, спасибо.
Лев вытаскивает кошелёк в полной уверенности, что налички у него не хватит, но надо проверить, прежде чем спрашивать Маркуса. Пока он копается в кошельке, девочка внимательно рассматривает его.
— По-моему, я тебя знаю, — говорит она.
Лев успевает подавить тяжёлый вздох. Ну вот, начинается.
— Точно! Ты тот парень — хлопатель! Ух ты, я продаю печенье знаменитому хлопателю!
— Я вообще-то не хлопнул, — сухо говорит Лев. О, повезло, у него в кошельке завалялась двадцатка. Он протягивает её девочке. — Вот. Спасибо за печенье. Сдачу оставь себе.
Но та вместо того, чтобы взять деньги, упирает руки в бока и продолжает внимательно изучать Лева.
— Хлопатель, который не хлопает. Зачем тогда становиться хлопателем? Ведь вся идея в том, чтобы хлопнуть?
— Пожалуйста, уходи.
Он машет купюрой, но девчонка по-прежнему не обращает внимания на деньги.
— Оставь их себе. Печенье — пусть это будет мой тебе подарок.
— Нет. Бери деньги и уходи.
Она неотрывно смотрит ему прямо в глаза.
— Хлопатель, который не хлопает. Представляю, как это разозлило людей в высоких кругах. Тех самых, что тратят уйму времени и денег на то, чтобы каждая хлопательная акция прошла без сучка без задоринки.
Сердце Лева проваливается даже не в пятки, а прямиком в Китай.
— Эти организаторы выступают за прогресс, ко всяческим регрессам, то есть к отступлениям, не привыкли, и хлопатель, который провалил свою миссию, оказывает дурную услугу всем нам — он порочит наше доброе имя.
Она улыбается и широко разводит руки.
— Маркус! Дэн! — вопит Лев. — Ложись!
— А вот и другой подарок, — говорит девочка, — сейчас я его тебе распакую! — и сводит ладони вместе.
Лев прыгает через диван, и в этот момент раздаётся хлопок. Взрывом
Дым жжёт лёгкие, глаза слезятся. Лев сталкивает с себя диван и, бросив взгляд через комнату, видит там свою кровать — ещё несколько минут назад она находилась на втором этаже, а сейчас валяется посреди гостиной, как выброшенные на берег обломки кораблекрушения. Верхнего этажа больше нет, как нет и крыши. Над головой лишь затянутое тучами небо, а вокруг Лева ревёт пламя, стремясь пожрать то, что осталось от жилища его брата.
Дэна, который в момент хлопка находился на пути в гостиную, взрывной волной впечатало в стену. Теперь на этом месте видно огромное кровавое пятно, а сам он лежит на полу — безмолвный, безжизненный. Пастор Дэн — человек, который крикнул Леву: «Беги!» — в тот день, когда мальчик отправлялся в заготовительный лагерь; человек, который первым пришёл к нему, когда его забрала полиция; человек, заменивший ему отца, когда родной отец отказался от Лева — мёртв.
— Нет!
Лев пробирается по обломкам к телу Дэна, но замечает на кухне своего брата. Прямо посреди кухни упала балка, разбила стеклянный столик для завтрака и воткнулась одним концом Маркусу в живот. Всё вокруг в крови, но Маркус ещё жив. Он в сознании и пытается что-то сказать, весь дрожа и захлёбываясь кровью.
Лев в полной растерянности, но одно он понимает отчётливо: необходимо взять себя в руки и начать соображать, иначе его брат тоже умрёт.
— Всё хорошо, Маркус, всё хорошо, — лепечет он, хотя это явная ложь.
Напрягшись изо всех сил, Лев приподнимает балку. Маркус вопит от боли, Лев, поддерживая балку плечом, отталкивает брата в сторону, а затем роняет балку. Теперь падает и её второй конец, вдребезги разбивая то, что осталось от столика. Лев запускает руку в карман Маркуса, достаёт оттуда залитый кровью телефон и, молясь о том, чтобы тот работал, набирает 911.
Лев, чёрный от сажи и с непрекращающимся звоном в ушах, отказывается залезать в отдельную карету. Он настаивает на том, чтобы ехать с Маркусом, и устраивает такое светопреставление, что работники «скорой» сдаются.
При любом мало-мальски громком звуке в левом ухе у него что-то трещит, как будто туда залетел мотылёк. В глазах двоится и троится; даже само время, кажется, изменило свой бег, как будто Лева с Маркусом забросило в параллельный мир, где причина и следствие поменялись местами. Лев никак не может сообразить — то ли он здесь, потому что девчонка взорвала себя, то ли девчонка взорвала себя потому, что он здесь...
«Скорая» несётся в больницу, врачи работают с Маркусом не покладая рук, накачивая того Бог знает чем.